Известь жгла ему пальцы, кожа становилась грубой на ощупь, но он этим только гордился – его руки превращались в руки мужчины. И садовник, похоже, был им доволен. Иногда он останавливался рядом, называл ему те или другие растения, объяснял, почему гусеницы едят одни и избегают другие.
На кухне же, когда все слуги садились за длинный стол, старик защищал его от насмешек женщин, которые обсуждали на все лады, что произойдет, если девушки решат, что он уже созрел, как мужчина, и доберутся до него. Не смеялась лишь толстуха Агнес, повариха. Она накладывала ему двойную порцию макарон, а после еды совала в карман кусок сыра или апельсин.
Ему нравилась его новая жизнь. Крыша над головой, работа, дружелюбные люди вокруг, а в конце месяца в кармане зашуршат лиры, которые он отнесет матери. Подзабылось даже желание увидеть Рим. Графиня больше не заговаривала с ним, художник оставил в покое. Он уже не так боялся их, и в его дневных грезах они мирно уживались с фонтанами, девушками в туфельках и сверкающими автомобилями на улицах Рима.
Он грезил и сейчас, заполняя большую трещину раствором, но внезапно его грезы обернулись явью.
– Паоло! – послышался за спиной нежный голос графини. – Я хочу поговорить с тобой.
Он тут же вскочил, выронил мастерок, повернулся к ней – загорелый, с грязными руками, со струйками пота, бегущими по телу.
– Да, синьора! К вашим услугам.
Она быстро огляделась, словно хотела убедиться, что они одни.
– Завтра, Паоло, я собираюсь уехать в Рим. Я нездорова и должна показаться моему доктору. Я беру с собой Зиту и Пьетро, чтобы они приглядывали за моей квартирой, и подумаю над тем, чтобы взять с собой и тебя.
От изумления Паоло лишился дара речи. У него даже отвисла челюсть.
– Чего ты так удивляешься? Я же обещала тебе, не так ли? И ты хорошо работаешь.
– Но… но…
– Но ты мне не веришь? Так вот, это правда. Единственное, мы должны спросить разрешения у твоей матери. Скажи ей, что ты уезжаешь на два месяца, и каждый месяц она будет получать часть твоего жалования. Это ясно?
– Да, синьора! – воскликнул Паоло.
– Скажи ей, что поедут также Пьетро и Зита, и Пьетро будет обучать тебя тому, что умеет сам.
– Хорошо, синьора. Но…
– Что «но», Паоло?
Он не сразу нашел нужные слова:
– Моя… моя мать не любит англичанина, синьора Блэка. Она может не отпустить меня.
Веселым смехом графиня разогнала его страхи:
– Скажи матери, Паоло, что синьор Блэк остается здесь, поработать. Поэтому я и увожу тебя. Мне кажется, вам лучше не видеться.
– Когда… когда я могу сказать ей?
– Если хочешь, прямо сейчас. Только вернись на виллу и дай мне знать, что она ответила.
– Благодарю, синьора. Тысячу, тысячу раз благодарю!
Он схватил рубашку, натянул ее на себя и по каменистой тропе побежал к железным воротам. Анна-Луиза де Санктис с улыбкой смотрела ему вслед, наслаждаясь его детской стремительностью. «Должно быть, – думала она, – столь же приятно и матери провожать взглядом выросшего сына, когда наступает осень семейной Жизни, страсть притупляется, а муж становится скорее спутником жизни, а не пылким любовником».
Неожиданно, но очень отчетливо, она сознала, что натворила – всю мерзость, всю грязь, в которые втянул ее Николас Блэк. Так отчетливо, что дрожь пробежала по телу. Графиня повернулась и медленно побрела к вилле. И у самого крыльца столкнулась с Блейзом Мередитом, выходящим из дома с папкой для бумаг.
Он поздоровался, она же в ужасе смотрела на него. За одну ночь священник неузнаваемо изменился. Щеки провалились, горящие, как красные уголья, глаза глубоко запали, кожа пожелтела, спина согнулась, словно на его плечи взвалили тяжелую ношу, руки дрожали.
На мгновение Анна-Луиза забыла о собственных терзаниях:
– Монсеньор! Вам плохо?
– К сожалению, очень, – ответил он. – Я думаю, времени мне осталось совсем немного. Не смогли бы вы прогуляться со мной?
Она хотела резко отказаться, уйти в свою спальню, где ждал ее пузырек с таблетками, но Мередит взял графиню под руку и увлек в сад.
– Я видел юного Паоло, бегущего к воротам. Мне показалось, он очень взволнован.
– Да… взволнован. Завтра я собираюсь взять его в Рим, если его мать разрешит ему поехать со мной.
– Мистер Блэк тоже едет?
– Нет. Он остается здесь.
– Но потом присоединится к вам, не так ли?
– Я… я не знаю, какие у него планы.
– Знаете, – устало, но без тени сомнения возразил Мередит. – Знаете, моя дорогая графиня, потому что планы эти вы строили вместе. Чудовищные планы. Чудовищные для вас и для него… и для мальчика. Почему вы это сделали?
Она шла как во сне. И слова вырвались помимо ее воли:
– Я… я не знаю.
– Все еще хотите отомстить Джакомо Нероне?
– Значит, вам известно и это?
– Да, известно.
Теперь это не имело значения. Как и все остальное. Он мог спрашивать, о чем угодно, и она дала бы ответ на любой вопрос, потому что твердо решила потом подняться наверх, лечь в ванную, проглотить пригоршню таблеток и уже не проснуться. Она выдержит последнее, ужасное испытание. И все окончится.
Но следующие слова Мередита вернули ее к реальности. Она ожидала бы услышать их от Мейера, но не от священника, отмеченного печатью смерти. В устах Мейера им, однако, чего-то бы недоставало: задушевности, нежности, любви? Точного ответа дать она не могла.
– Знаете ли, моя дорогая графиня, Италия не подходит таким женщинам, как вы. Это страна солнца, агрессивности во всем, что связано с продолжением рода человеческого. Примитивная и страстная. Мужчина здесь – венец творения. Женщина, нелюбимая, неудовлетворенная, бездетная, – предмет насмешки для других и вечная мука для себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85