Видимо, листья набросала детвора,
поскольку такого сильного листопада не бывает вообще, а тем более в
Вашингтоне, да еще в конце октября. Какие дела нужно успеть сделать?
Первое - завещание. Тут вроде все в порядке. Второе - сказать Мэри Пэт,
что он любил ее. Третье - сказать сыну, что жизнь хорошая штука и что
Америка - хорошая страна, может, даже лучшая из всех, и жить в ней хорошо.
При этом надо избежать как излишней сентиментальности, так и
нравоучительности. Может быть, просто пожать ему руку и сказать, что он
всегда им гордился? Четвертое - исповедь. Это необходимо, но как найти
достойный путь обретения согласия с Господом, если, не желая иметь больше
детей, он прибегал к средствам, осуждаемым церковью?
Придется пообещать исправиться, но разве честно давать обещание,
которое уже не имеет никакого значения? Он прекрасно знал, что больше у
него не будет детей, даже если бы он и хотел, так что подобное обещание
было бы ложью, а ему не хотелось лгать Господу, по крайней мере сейчас.
Сложности во взаимоотношениях с церковью возникли у Даффи после
диспута с сестрами монастыря Святого Ксавье и постоянно давали себя знать
на протяжении всей длительной процедуры вступления в общество "Рыцари
Колумба", членство в котором он считал для себя обязательным, поскольку
все имевшие какой-либо политический вес ирландцы-католики 13-го
избирательного округа принадлежали именно к этому ордену, точь-в-точь как
евреи аккумулируются главным образом на поприще медицины и культуры.
Человеку нужна опора в жизни, и он находит ее в религии. Даффи наслаждался
великолепием осеннего Вашингтона. Он всей душой любил этот город - кишащий
преступниками бордель на берегах Потомака, где в муках рождалась и крепла
система, о которой может только мечтать человечество, система, при которой
люди будут жить в мире и согласии, где сын ирландского контрабандиста
может стать конгрессменом и участвовать в выборах наравне с сыновьями
нефтяных магнатов, нищих фермеров, сапожников, рэкетиров, священников,
прохиндеев и профессоров. Вот такая она, Америка. Но именно этот
американский гуманизм и ненавистен радикалам, как левым, так и правым,
провозглашающим некий принцип абстрактной чистоты, которой никогда не было
в природе, нет и не будет. Правые при этом цепляются за прошлое, а левые -
за отдаленное будущее.
Даффи взглянул на свой дипломат. В нем были докладные записки о
гибели сутенера, женщины вербовщицы проституток, торговца героином и
судьи, явно разбогатевшего на взятках за оправдание преступников, которым
место в тюрьме. В дипломате были также документы, свидетельствующие о том,
что его прекрасной стране действительно грозит серьезная опасность. Что же
делать? Конечно, он правильно поступил, обратившись прежде всего к
генеральному прокурору, но не ступил ли он на опасную стезю? Можно ли
доверять Министерству юстиции или ФБР? Как далеко зашло дело? По-видимому,
достаточно далеко, если убита кряду полдюжина людей. Распространился ли
террор на всю страну? Причастны ли к этому федеральные службы? И в какой
степени? От этого зависит, как долго продлится его жизнь. Возможно, его
враги и сами пока не знают, но в случае необходимости они не остановятся
перед убийством конгрессмена. Как, впрочем, и любого другого человека. Они
утратили чувство реальности и теперь будут уничтожать то, что прежде
стремились сохранить.
Что теперь делать? Для начала, пожалуй, следует позаботиться о
собственной безопасности. Нужен человек, которому он может довериться.
Самый крутой из всех, кого он знал. Может быть, даже самый крутой во всем
мире. С крепкими мускулами и крепкими нервами.
В тот же день конгрессмен Даффи, расположившись в кабинке
телефона-автомат и выложив перед собой стопку монет, набрал номер телефона
в другом городе.
- Хелло, ленивый сукин сын, как дела? Это Даффи.
- Ты еще жив? - послышалось в ответ. - Твоя трусость давно должна
была свести тебя в могилу.
- Случись такое, ты бы непременно узнал об этом по национальному
телевидению или из "Нью-Йорк таймс". Я ведь не какой-нибудь ничтожный
полицейский инспектор!
- Из тебя, Френки, не получился бы полицейский - тебе недостает
решительности. С твоим слезливо-сопливым вестсайдским либерализмом больше
трех минут ты не продержался бы.
- Именно поэтому я тебе и звоню, Билл. Ты ведь не думаешь, что я
звоню для того, чтобы сказать тебе "хэлло!", не так ли?
- Да уж вряд ли можно было ожидать звонка от такой важной персоны,
как ты. Что случилось, Френки?
- Я хочу, чтобы ты умер за меня, Билл.
- Я готов, лишь бы никогда больше не слышать твоей политической
трепотни. Так в чем дело?
- Сдается мне, что не сегодня-завтра меня настигнет пуля. Как насчет
того, чтобы встретиться в нашем обычном месте?
- Когда?
- Сегодня вечером.
- О'кей, я немедленно выезжаю. И послушай, старая задница, сделай
одолжение.
- А именно?
- Постарайся, чтобы тебя не укокошили до нашей встречи. Они сделают
из тебя еще одного героя-мученика, а их и так уже более чем достаточно.
- Хорошо, Билл, только не двигай губами, когда будешь уточнять по
карте маршрут.
После этого разговора Френк Даффи решил пока не говорить жене, что он
ее любит, а сыну, что гордится им, и не каяться перед Богом. Встреча с
инспектором Макгарком означала для него как минимум двухнедельную
безопасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49