Нажимая на педали или отпуская их, можно было с помощью системы из десятка медных колесиков извлечь из струн по три тона разной высоты. Основная настройка арфы осуществляется по диатоническому Цесдуру. Если все педали находятся в среднем положении, получается Це-дур, в нижнем – Цис-дур. Комбинация различных положений отдельных педалей может дать любую другую гамму, кроме хроматической. Диапазон тонов арфы составляет шесть с половиной октав. Общее число струн сорок восемь. Все ц-струны красного цвета, а все ф-струны синие. Одиннадцать самых нижних и одновременно самых длинных, басовых струн имеют шелковую основу, обмотанную серебряной нитью. Остальные струны сделаны из кишок и очень чувствительны, они легко лопаются, расстроить их может даже сквозняк, подъем или падение температуры воздуха, резкая смена настроения играющего на инструменте…
Вот так, торопливо лепя слова, записывал Адам Лозанич, и арфа занимала страницу за страницей текста, ночь проходила, в тишине слышался лишь шорох кончика карандаша по бумаге, да время от времени, когда молодой человек глубоко вдыхал или выдыхал воздух, раздавалось трепетание густо натянутых струн инструмента…
И наконец настал момент выразить словами самое невыразимое – музыку. Адам принялся открывать окна, руководствуясь исключительно интуицией, сначала осторожно, чтобы не слишком натянулись или ослабли струны, чтобы они не запутались. А потом, как и объясняла ему госпожа Наталия Димитриевич, подчинил свои действия движениям ветра. Описывал их как слитные, более быстрые или медленные глиссандо. Как компактные аккорды в коротком, быстром звучании, называемом arpeggiato. И другие аккорды, в которых тона звучат одновременно, резко, stappato. И тихие, лирические флажолеты. Остановку вибрирования струны непосредственно после резкого касания ее, в результате чего возникают стаккато-тона. Lascair vibrare, если нужно, чтобы одна или несколько струн свободно дозвучали до конца, до своего естественного умолкания. Способ извлечения звуков bisbigliando, то есть попеременными касаниями, создающими эффект мягкого шепота. И непосредственно, совсем рядом с резонатором, alla cassa, когда звуки своей остротой напоминают звучание чембала. Затем con sordino, короткий, шуршащий тон, получившийся тогда, когда ветер вплел в струны принесенную откуда-то полоску бумаги. Timpanato, полными, резкими ударами по группе струн, дававшее хриплый звук, похожий на звук тимпана…
Часть складывалась с частью, композиция с композицией. Медленно. Арфа отклонялась назад и, конечно, упала бы, если бы ветер не подставлял плечо, если бы у него не было искусных рук. У него были мягкие подушечки пальцев, у него были ногти, которыми он мог вцепиться в бешенстве, мог причинить боль, оторвать, выдрать из сердцевины, он умел ласково сплетать пальцы, нежно перебирать, на мгновение многозначительно останавливаться, а потом снова приниматься неутомимо веять, он умел накрыть одним движением один тон, как ладонью накрывают бабочку, и тут же из-под ладони, как по волшебству, вылетает сотня других… Музыка становилась все более полной. Автор романа, Анастас Браница, мастерски рассчитал размеры помещения, в котором должна была звучать музыка, все углы, потолок и стены, все было на службе законов акустики, но прекраснее всего, яснее всего слышна была она где-то в другом месте, должно быть, там, где находилась душа юноши…
Адам Лозанич не знал названий всех композиций, которые он слушал в ту ночь в книге, полной лунного света и восточного ветра. Он не умел низать ноту за нотой, так что ему оставалось лишь записывать в тетрадь свои чувства при каждом новом соотношении открытых и закрытых оконных створок. Он утешал себя тем, что так все-таки сможет хотя бы приблизительно передать музыку. Сколько же всего пришлось проделать здесь Анастасу Бранице, если Адам с одним только словом «арфа» бьется уже несколько часов, всего лишь переписывая отдельные фрагменты…
По мере приближения рассвета ветер словно привлекал к своему музицированию на арфе и другие инструменты – с разных сторон слышался зов кларнета, мрачный фагот, низкие звуки рога, а то вдруг вступал экзотический гобой, духовые звучали все слаженнее и мощнее, в них вплетался и человеческий голос, со стороны реки доносилось журчание рояля, а на самой утренней заре, когда в саду начали пробуждаться птицы, звуки переросли в настоящий концерт для флейты и арфы, похожий на вдохновенные композиции Моцарта…
Возродившийся день нес с собой новую радость, но и новые тревоги. Было опасно оставаться на этом месте, здесь в любой момент мог кто-нибудь появиться и обнаружить его. И все-таки он сумел кое-что сделать, кое-что спас, утешал себя Адам Лозанич, пряча тетрадь под выпущенную поверх джинсов рубашку, а потом, как и было ему приказано, изъял из переплетенного в сафьян романа всякое упоминание об арфе. Музыкальный салон оглох. Солнце от рассвета передвигалось к утру, молодой человек подумал, что нет смысла так ненадолго возвращаться в свою комнатушку, и, решив отдохнуть тут же, на месте, свернулся калачом прямо на голом полу.
66
Он изрядно опаздывал. И при этом не выспался. Спина болела от неудобного положения, ведь он читал, увлекшись романом, почти тридцать тамошних часов с небольшими перерывами.
– Адам! – услышал он детский голос, когда, срезая путь, направился по тропинке в сторону стеклянного павильона, где в этот день в соответствии с договоренностью его должны были ждать заказчики.
Он оглянулся. Нигде ни души, но стоило ему торопливо двинуться дальше, как зов повторился:
– Адам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92