остаток времени заняли заключительные речи государственного обвинителя и адвоката, а также весьма непродолжительное последнее слово ВМ. Суть дела была слишком хорошо известна вплоть до самых мелких подробностей, и прения не могли добавить ничего нового к тому, что все и так уже знали. Однако перед началом слушания мало кто представлял, насколько мало времени оно займет. Конечно, его нельзя было сравнить с эпохальным Нюрнбергским процессом, однако судьба ВМ волновала общественное мнение и возбуждала широкий интерес, а сам судебный процесс сегодня неизбежно назвали бы медиасобытием.
Поэтому 29 октября 1947 года еще до восхода солнца перед четвертой палатой суда присяжных Амстердама образовалась огромная очередь из надеявшихся поприсутствовать на процессе, и журналистов там было множество. Они приехали из Франции, Великобритании, Соединенных Штатов, со всего света, чтобы увенчать неугасаемой славой пятидесятивосьмилетнего Хана ван Меегерена, самого знаменитого фальсификатора планеты. Распространился слух, что последний, хоть и вынужден был после банкротства вести спартанский образ жизни, так и не смог поправить свое здоровье, основательно подорванное всевозможными излишествами. Поэтому репортеры, слетевшиеся на суд, готовились набросать в самых мрачных тонах портрет конченого человека, художника, погубленного собственной гениальностью, неисправимого наркомана с преждевременно поседевшими волосами и осунувшимся лицом, раба морфия, пережившего цепь жестоких сердечных приступов, – специалисты клиники «Валериум», куда его поместили летом, обнаружили у него стенокардию.
Однако в тот ответственный день, 29 октября, – в день своего триумфа – ВМ постарался предстать перед публикой, заполнившей зал, в наилучшем виде. Он был в отличной форме, выглядел уверенным в себе, нарядным и любезным, беспечным и непринужденным. Он сбрил бороду, укоротил и привел в порядок усики, надел элегантную темно-синюю тройку, бледно-голубую рубашку и галстук в тон костюму. В суд из дома он пришел пешком, и на протяжении всего Принсенграхта его сопровождала толпа репортеров и фотографов, с которыми он дружелюбно шутил. Войдя в зал суда, он обнял и поцеловал двух своих детей, Жака и Инес, и вторую жену Ио. На Жаке был прекрасный серый костюм, и он казался куда моложе своих тридцати пяти лет. Инес стала молодой женщиной, яркой и красивой, и выглядела одновременно просто и изысканно. Ио, как всегда, нервная и обворожительная, производила великолепное впечатление в своем строгом костюме из черного бархата. Сияющий ВМ, словно кинозвезда, снова принялся позировать фотографам, охотно откликаясь на их призывы и просьбы. Он то и дело поправлял очечки на носу и обнажал зубы в довольной улыбке. Он не скрыл законного удовлетворения, увидев наверху, над рядами скамеек, гигантский экран, предназначенный для показа диапозитивов доктора Кореманса. Кстати, не лишним будет добавить, что портрет королевы, висевший за креслом, в котором восседал председатель суда судья Болл, явно проигрывал в сравнении с лучшими из работ ВМ. «Христос в Эммаусе» и «Тайная вечеря» действительно производили сильное впечатление. Они украшали собой главную стену, в то время как прочие подделки, развешанные тут и там, довершали экспозицию, превращая суд в престранную картинную галерею и большую персональную выставку, посвященную ему, ВМ. Это были именно те успех и общественное признание, о которых ВМ мечтал тридцать лет.
Все участники драмы (или фарса) собрались в зале, чтобы присутствовать при его блистательном триумфе. Не было только доктора Боона, ван Стрейвесанде и Алоиса Мидля – все трое бесследно исчезли во время войны. По уважительной причине отсутствовали Абрахам Бредиус и Герман Геринг: оба умерли (Бредиус, на свое счастье, от старости). В первом ряду сидели эксперты, Кореманс и другие члены комиссии: Альтена, Фрунтьес, Шнайдер, а также двое англичан, Роулинс и Плендерлейт. Был там и де Вилд, соединявший в себе два противоречащих одно другому качества: он являлся и членом комиссии, и специалистом, обманутым ВМ. Присутствовали агенты ВМ, Кок со Стрейбисом, а также выдающийся психиатр доктор ван дер Хорст, подготовивший емкий психологический портрет фальсификатора. Явились и жертвы ВМ: Ханемма, Хогендейк, де Бур, ван Дам, ван дер Ворм и настроенный самым решительным образом судовладелец Даниэль Георг ван Бойнинген, о судьбе которого мы уже рассказали в предыдущей главе.
Ровно в десять прокурор Вассенберг зачитал пункты обвинения, занимавшего восемь машинописных страниц. По существу, ВМ вменялось получение денег мошенническим путем и подделка подписей на картинах с целью обмануть покупателей; наказание за подобные преступления было установлено статьями 326 и 326 В уголовного кодекса. Когда судья Болл спросил, считает ли ВМ себя виновным в названных преступлениях, ВМ без колебаний ответил утвердительно. После чего Кореманс с помощью нескольких диапозитивов продемонстрировал результаты исследований, проведенных комиссией. Он говорил полчаса, иногда его прерывал Болл, обращавшийся к ВМ с вопросом, согласен ли он с утверждениями Кореманса. На что ВМ неизменно отвечал «конечно», «точно», «я полностью согласен», «это совершенно верно» и так далее в том же роде. Когда Кореманс закончил, Болл спросил мнение ВМ об услышанном. «Отличная работа, что уж тут говорить, – прокомментировал ВМ довольно язвительно, вызвав веселье в зале. – Боюсь, что отныне больше уже не удастся всучить кому-нибудь хорошую подделку».
В одиннадцать Кореманс заявил, что должен возвращаться в Нью-Йорк, и попросил у суда разрешения удалиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59