Был он, что и говорить, скуповат. Только что донья Илюминада потеряла в его глазах часть былого уважения. Хуан-Тигр был как в лихорадке: его словно наэлектризовали, и до такой степени, что малейшее прикосновение к нему могло бы привести к короткому замыканию.
В таком настроении он и подошел к лачуге зеленщицы Кармоны. Сначала нужно было пройти через темный хлев, где стояли два непокорных мула. Осторожно, на ощупь продвигаясь во мраке, Хуан-Тигр вдруг почувствовал, что его голову опутала мягкая и плотная паутина, но, когда он сорвал ее со своего лба, поднялся целый рой слепней. Один из мулов попытался было лягнуть Хуана-Тигра, но тот успел увернуться. Тогда Хуан зажег спичку и, обойдя мула сзади, изо всей силы врезал ему башмаком по брюху, разразившись яростными проклятиями в адрес хозяина этой скотины.
Тяжело дыша, он ввалился наконец в комнатушку, где лежала больная. Это была жалкая каморка без окон, с облупившимися и закопченными стенами и земляным полом. Она была такой крохотной, что в ней с трудом помещались лишь тощий, как блин, тюфячок, валявшийся прямо на полу, несколько корзин из-под фруктов в ногах тюфяка и колченогий стул – в изголовье. На стуле стояла бутылка, из горлышка которой торчала горящая сальная свеча. На тюфяке неподвижно лежала Кармона, а Кармина, свернувшись, как собачонка, спала, положив голову на корзины.
Несколько месяцев прошло с тех пор, как Хуан-Тигр в последний раз видел Кармону (так ее прозвали еще в те времена, когда она была розовощекой толстухой). Но сейчас Хуан-Тигр ее даже не узнал: от пышущей здоровьем женщины остались кожа да кости и лихорадочно блестящие глаза, похожие на два сверкающих антрацитовых шарика. Зрачки, отражая красноватое пламя свечи, казались каплями крови. Хуан-Тигр слышал, что Кармону подкосила чахотка – болезнь для бедняков неизлечимая, но увидеть ее при смерти он все-таки никак не ожидал.
Бесконечная жалость переполняла сердце Хуана-Тигра, когда он, не в силах произнести ни слова, смотрел на Кармону, сжав губы, насупив брови и нахмурив лоб. В горячечном бреду Кармоне показалось, будто ей явилось жуткое чудище или исчадие ада.
– Зачем ты сюда явился? Что ты на меня так уставился? Нечего тебе здесь делать: меня не запугаешь! Сгинь, сгинь, нечистая сила! Пропади пропадом! Дай мне умереть с Богом! И не думай, от Бога я не отрекусь! – вопила она, протягивая к Хуану-Тигру руки – две обтянутые кожей кости. Творя ими крестное знамение, Кармона, как ей казалось, отгоняла дьявола.
Но Хуан-Тигр ее почти не слышал. Он размышлял. «Кармона вот-вот умрет: смерть уже дышит ей в лицо. Но уж если ничем ей не помочь, то мой долг, – решил Хуан-Тигр, – ободрить Кармону и отогнать от нее все страхи – по крайней мере, так ей будет легче встретить конец. А для этого нет ничего лучше, – думал Хуан-Тигр, – как свести все к шутке, дав Кармоне понять, что она сию же минуту исцелится и будет прыгать от радости». Но роль скомороха никак не подходила мужественному и суровому Хуану-Тигру.
– Так зачем я сюда явился? Да чтобы вывести тебя на чистую воду, притворщица ты этакая! Смотри-ка, что выдумала: целыми днями валяться на брюхе, как какая-нибудь одалиска! Хорошенькое дело! И все из-за какой-то пустяковой простуды! Да ты и чихнуть-то не успеешь, как я тебя вылечу: только и дел-то, что поставить банки да выпить пилюли, которые я пришлю завтра же. У, соня! Я не Хуан-Тигр, если я сию же секунду не заставлю тебя подняться с тюфяка и заплясать вприсядку. Да еще ремешком тебя подстегну, если будешь танцевать невпопад.
Хуан-Тигр убеждал себя, что эти слова непременно рассмешат больную и подействуют на нее умиротворяюще. Но чем больше он говорил, тем больше понимал, как это жестоко, глупо и грубо. А чем больше он сам на себя сердился, тем злее и резче становился его голос. То же самое происходило с ним, когда он пытался петь: кристально-чистая мелодия, звучавшая у него в голове, была как соловьиная трель в лунную ночь, но стоило только Хуану-Тигру разжать губы, как она превращалась в гусиное гоготание. Вот и сейчас он из кожи вон лез, пытаясь изобразить на своем лице благожелательно-сладенькую улыбочку, но, вопреки всем его стараниям, рот Хуана-Тигра оскаливался в жуткой гримасе палача или убийцы, наслаждающегося мучениями своей жертвы.
– Не тронь меня! Что я тебе такого сделала? За что ты надо мной издеваешься? Пресвятая Дева, помоги мне! Ты кто – нечистая сила? Что, я уже умираю? Не убивай, не убивай меня, головорез, Синяя Борода, ведь я не твоя жена. Ну погоди же хоть до рассвета: вот придет священник.
Паузы между восклицаниями умирающей становились все длиннее и длиннее, а голос ее звучал все глуше и глуше словно ей рот завязали платком. Она часто и мелко прожала, как сухой лист, который вот-вот оторвется от дерева. Все слабее и слабее становился и сам кашель, который, казалось, прямо в щепы разнесет то, что Хуан-Тигр назвал грудной доской.
Хуан-Тигр проклинал себя на чем свет стоит: и что это за напасть такая! Ведь всегда, когда он собирался напоить ближнего живительной влагой милосердия, переполнявшей его сердце, это доброе вино Бог весть почему вдруг превращалось в уксус. Вот и теперь: благодетельный приход Хуана-Тигра не только не облегчил состояния Кармоны, наоборот, лишь усилил ее предсмертные страхи и муки. И он решил поскорее уйти. Повернувшись к двери, Хуан-Тигр вдруг заметил Кармину, притулившуюся у корзинки. Он наклонился, чтобы поцеловать спящую девчушку, но ее мать неожиданно, каким-то сверхъестественным образом собрав последние силы, душераздирающе завопила:
– Помогите, разбойник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100