– Что? Вы с ней даже не поговорили?
– Нет. Потом был Париж, потом Вена и Грац, после чего я уже не смог продолжать. Я узнал, кто ее агент. Старый приятель профессора Хёхштадта. Я ему открылся. Он даже передавал мои письма, потому что я вступил с ней в переписку. Я всегда знал, где она находилась, где выступала с концертами. На свой экзамен я не явился. Он должен был состояться в тот день, когда я сидел на концерте в Граце, в Штефаниенхаме. И опять коробка с шоколадными конфетами и яркими барельефами моих богов музыкального сочинительства. Впрочем, Шуман занял свое место совсем рядом со сценой. Взглянув на часы, я понял, что сейчас профессор делает совсем не радостное открытие: его ученик не явился на экзамен по фортепьяно. Но я-то уже находился там, где положено. Я сидел в первом ряду; мне стоило больших денег и бесконечных телефонных звонков постоянно оказываться в первом ряду, но я не находил в этом прежней радости, поскольку что-то не получалось в моей жизни, и Хризантема с каждым разом выступала все слабее, а я испытывал к ней такие глубокие чувства… Потом мне стало плохо, и служитель, копия жалкого Ганса Мозера, чертыхаясь вывел меня из зала.
– О Боже мой!
– И это говорите вы.
– Гм!
– Ну, тогда следующий вопрос.
– Минуточку, я…
– Вы позволите джин-тоник?
– Ни в коем случае. Это же алкоголь.
– Всего один бокал. Всего ничего, даже говорить не стоит.
– Это запрещено.
– Но это ведь моя жизнь, пожалуйста.
– Пожалуй, нет.
– Пожалуйста, добавьте два кусочка льда.
– Завтра.
– Вы ангел.
– Значит, любовь, что осталась миражом, далекие не исполнившиеся грезы.
– Изящно сказано. Но это не совсем так.
– Ах так?
– Как было сказано, я ей писал. Раз в неделю. Письма я переправлял ее агенту. Иногда в письме было всего одно предложение, иногда много страниц. Я писал о Шумане, состоящем исключительно из вздохов и знаков вопроса. Писал о вещах, которые не доверял никому. Так продолжалось целый год. Потом она стала мне отвечать. Это были почтовые открытки из самых разных городов мира. Огромное количество добрых пожеланий. Я думаю о вас. Как поживает Шуман? Затем пошли письма. Ни слова о бытовых вещах. Мы прекрасно общались таким вот бестелесным образом. И еще писали друг другу о самом заветном, о неукротимых фантазиях. Но прошло еще четыре года, четыре долгих глупых года, когда я играл в гостиничных барах и знакомился с дамами, оставаясь законсервированным агентом, «грызуном-соней». Целых четыре года до того, как…
– …до того, как что?
– И вот это случилось.
– Что же?
– Отпустите меня. Завтра мы продолжим…
– Договорились.
– Подумайте, пожалуйста, о кусочках льда.
Если я увижусь с ним вновь, он напомнит мне о ком-то, больше всего похожем на меня. Он уверенно схватит меня за шиворот, как хватают кошек и кроликов, притянет меня к себе, держа за шкурку. Именно этого я неосознанно ждала. Я снова увижу его, ничего не предпринимая во имя этого. Эта встреча просто состоится, она произойдет на скамейке в парке или на бензоколонке и покажется еще менее реальной, чем грезы, которые делают меня немой и покорной, как он сам. Я не буду знать, что сказать, потому что способна мыслить лишь до встречи, до новой встречи с ним. А он будет уже другим. Самое печальное, что он станет чужим, но самое прискорбное, если при встрече я обнаружу следы, говорящие о былом знакомстве, если он просто перебежит мне дорогу.
– Вы ужасно выглядите.
– Я всю ночь писал.
– Что писали?
– Письма. Письма Хризантеме.
– О!
– Да, да, да.
– Мы можем начать?
– Легко помнить, но трудно забыть. Дин Мартин.
– Что же случилось с вами и Хризантемой?
– Как уже было сказано, она стала мне писать. Я почти осознал данное обстоятельство, даже научился ценить факт таких странных отношений, состоявших из букв и тире, не омраченных банальностями изжившей себя страсти. Потом наступило это утро. Лишившись квартиры, я скитался по гостиницам, сегодня в одной, завтра в другой – в зависимости от соответствующих контрактов. Студенческую квартиру пришлось освободить, адресованные мне письма оседали в абонентском ящике, откуда уже пересылались мне. Я провел целую ночь под чужим одеялом с совершенно инертным телом, которое постепенно стал воспринимать как причудливую фонотеку шумов. В результате я так и не сомкнул глаз и даже еще не принял душ. Поэтому, весь опустошенный, я явился на завтрак, съел яичницу из порошка, как принято в гостиницах средней руки. Когда официант принес мне поступившую корреспонденцию, я сразу узнал ее почтовую бумагу. Цвета слоновой кости, как белые клавиши на старом рояле. Письмо было коротким. Она приезжает в город, где мы познакомились. Остановится в той же гостинице. Сопровождать ее будет семья. Хочет меня повидать.
– Что вы почувствовали?
– Волнение. И страх. Времени у меня оставалось немного. Письмо шло слишком долго. А день икс наступал уже через двое суток. Тот самый день пробуждения «грызуна-сони». Я выехал мгновенно. Господин Хаземан приветствовал меня как старого друга. Вы получите просторный номер, заметил он и рассмеялся. Шампанское за счет гостиницы. Я пробыл в гостиничном номере весь день и всю ночь. Закутавшись в купальный халат, как улитка, валялся на кровати и смотрел телевизор. Особой радости я не испытывал. Просто тупо валялся. Когда на другой день в обеденное время зазвонил телефон, я едва ворочал языком. Она же сказала всего несколько слов. Помер 320, произнесла она. В полночь. И положила трубку…
– Ну и?
– Я бы хотел джин с тоником. Пожалуйста.
– Вообще-то это запрещено.
– Спасибо. Очень благодарен. Это что – термос?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54