И я забыл положить эту ложку, когда пил апельсиновый сок и ходил в туалет.
Между прочим, вы можете удивиться: с чего это моя кошка со мной беседует? Позвольте же вас заверить, что на самом деле этого разговора не было. Я даже уверен, что эти диалоги имеют место лишь в моем воображении. Порой эта уверенность слабеет, порой укрепляется. Вероятно, может показаться странным, что я провожу так много времени в беседах со своей кошкой (а должен признаться, что действительно трачу немало минут на эти беседы), но тут уж я ничего не могу поделать.
Я способен четко и безошибочно читать каждый ее жест, и я перевожу эти жесты в конкретные предложения, улавливая тончайшие интонации. Каждая ее шерстинка так недвусмысленно излучает слова, что даже человеческие существа не смогли бы яснее донести до меня свои мысли. Особенно очаровывает и пленяет то, что язык Мину очень четок. Когда она говорит: «Я хочу жирных сливок», у меня не остается никаких сомнений относительно того, как именно она выразилась. Она не сказала: «Мне бы очень хотелось жирных сливок», или: «Пожалуйста, я так давно не ела жирных сливок». Нет, она заявила: «Я хочу жирных сливок». Она так определенно изъясняется, что я просто не могу ей не ответить, не правда ли? Это было бы невежливо.
Мне кажется, что обычно я беседую с ней не вслух, а мысленно, однако должен признаться, что пару раз поймал себя на том, что действительно обращаюсь к ней вслух, словно к человеку.
Я стараюсь себя контролировать. Часто – тем, что не смотрю на нее. Но даже когда к ней обращена моя спина, обычно я могу ее «слышать». Она очень выразительная кошка. И притягивает, как магнит. Думаю, это все объясняет.
Мне кажется, она перестала бы со мной беседовать, если бы моя жизнь наладилась.
«Что это за ложка у тебя в руке, Джереми?» – повторяет Мину.
«Во время ленча я ел желе. Этой ложкой. Ты не собираешься покинуть свой угол даже для того, чтобы со мной поздороваться?»
Я поздоровалась».
«Во-первых – нет, ты не поздоровалась, ты только спросила меня, какая погода. Во-вторых, мне нужно, чтобы ты, как обычно, ласково меня поприветствовала», – говорю я, направляясь к Мину.
«Нет», – возражает она, еще дальше отодвигаясь от меня в угол.
«Нет?» – Я останавливаюсь в футе от нее.
«Пожалуйста. Джереми, мне не хочется, чтобы меня сегодня трогали. Я не в настроении».
(Может быть, у нее течка?)
«Нуню, ты чем-то расстроена?» – спрашиваю я ее, назвав одним из множества имен, производных от «Мину», которые сами собой приходят ко мне, когда я чувствую к ней особую нежность: Нину, Нуну, Нюню, Нунетта, Нуни, Нунина, моя Нинут. Я опускаюсь перед ней на корточки.
«Ах! Не так близко. Отодвинься», – говорит она.
В этот момент мое обоняние подсказывает мне, почему она так себя ведет. О, Мину! Я беру ее на руки, приподнимаю хвост и осматриваю зад. Длинная красивая шерсть под хвостом испачкана дерьмом.
«Отпусти меня», – просит она, дрыгая задними лапами.
«Это все жирные сливки, которыми я угостил тебя на завтрак! От них у тебя понос, не так ли?»
«Нет, это не от жирных сливок. Я люблю жирные сливки. Ты должен по-прежнему давать мне жирные сливки. А понос у меня от судьбы».
«На этот раз я состригу тебе шерсть под хвостом. Я всегда говорю, что сделаю это, но никогда не делаю, а потом все это случается снова».
«Я не хочу, чтобы ты стриг мне шерсть под хвостом. Будет неловко ходить с лысым задом».
«Я же не буду брить, только подстригу. Либо стрижка, либо никаких жирных сливок».
«Я хочу жирных сливок».
«Я знаю, что хочешь».
Я чувствую, как она напрягается, потому что знает, что будет дальше: купание.
«Джереми, – говорит она, – я тут подумала: а что, если нам не делать то, что мы обычно делаем в таких случаях?»
«Прости, но мы это сделаем. Поверь, мне хочется этим заниматься еще меньше, чем тебе. Это такая тягомотина!»
«Нет, нет, нет, позволь мне закончить. Я подумала: а что, если мы просто дадим этому подсохнуть, а потом я вымоюсь сама?»
«Нет, это отвратительно. Я не собираюсь позволять тебе мыться самой – ты можешь заболеть».
«Нет, не могу. Как же, по-твоему, это делают животные на природе?»
«У животных на природе нет такой длинной шерсти, как у тебя. Ты не естественное животное, а искусственное, созданное людьми. Тебя вывели».
Мину смотрит на меня с обиженным видом, хотя для нее нет в моих словах ничего нового. Мне жаль ее. Чтобы утешить ее, я добавляю:
«Ты чистокровная. Ты – перс». – И несу ее к раковине в ванной.
«Я предупреждаю тебя, Джереми: если ты включишь воду, я никогда тебе этого не прошу».
«Расслабься. Мы же делали это много раз прежде, и ты знаешь, что тебе никогда не было больно».
«Я предупреждаю тебя, Джереми, не включай воду. Я предупреждаю тебя, не – не – не… Ах!» – взвизгивает она.
Я как раз включил воду.
Во время купания Мину мало говорит – только время от времени ругает меня. Тело ее напряглось и дрожит. Она ненавидит фен даже сильнее, чем воду, – уж не знаю почему. Купание и сушка занимают два часа. После этого она становится гораздо спокойнее и не держит на меня зла.
Она спрашивает:
«Как-рр дерра на рработе?»
«Я сто раз просил не мурлыкать во время разговора. Я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь».
«Как дела на работе?» – повторяет она.
«Занятно».
«Расскажи мне об этом-м-мрр», – просит она, не в силах полностью избавиться от мурлыканья.
«Я познакомился за ленчем с женщиной, она художница. Она хочет, чтобы я ей позировал. Я пойду к ней в субботу: Перестань разговаривать и просто помурлыкай, пожалуйста».
Она подчиняется. Я поднимаю ее и прижимаюсь ухом к ее голове, чтобы слышать громкое мурлыканье, которое меня успокаивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79