Захрипев, лазутчик упал во мхи.
Абинец опустил лук в саадак. Со стороны острога к убитому спешили люди.
Казаки обступили скрюченное остывающее тело, хмурились, разглядывая пропыленный халат и стрелу, торчащую из шеи убитого. Стрела была с костяным шариком-свистулькой и среди татар звалась «поющей смертью». На мху просыпанной брусникой краснела кровь.
Вдалеке плясала темная фигура всадника. Казаки всматривались в уменьшавшуюся и уже еле видимую вдали фигуру абинца. Все глуше доносился удалявшийся торопливый перебор конских копыт.
— Зачем татарину понадобилось убивать кыргыза? — терялись в догадках казаки.
— Базаяк это! Абинской волости паштык, — догадался Пятко Кызылов. — Мало у кого из татар есть лошади, да и те — кожа и кости. Един Базаяк карабаиром володеет. Дюже не любит кыргызцев татарин сей...
Убитого перевернули на спину, и в правом ухе его качнулась серебряная серьга — таганчик, знак сборщика албана - албанчи.
В крепостцу возвращались разгоряченные виденным.
— Шиша он убил, лазутчика кыргызского, — с уверенностью басил Пятко. — Шиш сей не иначе как Ишейкой подослан.
— Видал, серьга у ево в ухе?
— Лютует князец-то. За пущинскую трепку зло на татарах срывает. Опосля того нашего похода небось еще не очухался.
— Веками кыргызцы татар обирали, а тут возьми и явись мы. Да такой трепки юртовщикам дали, и-эх!
— Не по нутру им с нами ясаки делить, это верно.
— С Ишейкой у нас давние счеты,— встрял в разговор Федор Дека. — Из Алтысарской землицы он. Я его к примеру, как тебя вот зрил, хотел было в закладчики к воеводе привесть, да утек он. Хитрющая бестия! Весь в папашу свово, Номчу. Пожалуй, ишшо и похитрей тово будет. А уж жаден! Ни татарам, ни своим же кыргызцам житья не дает: у всех своих суседей пастбишша поотбирал, и все у ево в долгах, как в шелках. Во как! Вольготно, с размашкой живет степной князь. По степи с пастбишша на пастбишше кочует со стадами своими и черными людьми. А как на нозое место придет, и тут юрту свою белую, войлочную ставит, пир справляет: баранов режет да араку пьет... А еще у Ишейки много воинов и собак. Вон караулят юрту, чтоб князя не украли, а собаки караулят воинов — чтоб в степь не удрали. Вои же и подати ему с татар сбирают. Многие сеоки от Енисея до Брассы-реки албан Ишею платят. А как татарове в бедность придут, и тут Ишейка находит, что брать: жен с детьми малыми «за долги» имает, а то и самих бедолаг в рабы берет. На аркане, ровно скот, связками гонют кыргызы бедноту на продажу. А уж который бедняк в ясырь* попал - тот вовсе пропал. Кровавыми слезми плачут кузнецы, ан ништо поделать не могут. Потому как кыргызец верхоконный. а татарин-то пеш. К тому ж и обворужен кыргызец супротив татарина богато, хотя нет у него, как у нас, огненного бою.
— Вестимо! — вздохнул Омелька Кудреватых. — Как есть, несчастный народ кузнецы эти. Со всех сторон на них черные колмаки да кыргызцы прут. Окромя того, еще и белые колмаки утесненья вершат. Вот и получается, что совсем пропащая ихня жисть! Искони платят за спокой свой непрочный соболями да железом. А всему беда — розность ихня. От аила до аила верстов, почитай, тридцать и боле. Пехом много ли находишь? Однова в году токмо и видятся — когда на мольбишша к святой горе сходятся. А кыргызцы, те живут купно, улусами. По улусной земле кочуют, улусному князцу прямят да с безлошадных татар албан имают. Искони сия неправда идет. Вроде перед богом-то все равны. Ан татарин у кыргызца завсегда в долгу, потому как отпор ему дать немочен. Жили б татарове купно, не токмо кыргызцы, сам черт им не был бы страшен. Им и прозвишше «шоры» — печальники, значит...
ЖЕСТОКОСТЬ
Внезапно же прнде к нему смерть, образ имея страшен, а обличие имея человеческо, — грозно ж видети ея и ужасно зрети ея!
Повесть о прении живота со смертью
Недобрым был тот день для князя. В полдень, когда солнце стояло высоко над отрогами, прискакали с Кондомы верные люди, вбежали, запыхавшись, упали в ноги: — Не гневнсь, хозяин! Да перейдут к нам твои болезни. Худой табыш (Табыш — известие, новость) мы тебе привезли. Албанчи Абрай, посланный тобой к стенам крепости, убит бородатыми людьми.
Будто подбросило князя с кошмы, лицо гневом перекосилось. Диким зверем заметался между нукерами, застывшими в страхе. Весь день Ишей был зол, как сотня голодных волков.
Неудача ходила за ним по пятам...
...Впервые Ишей увидел убийство, когда ему было немногим более шести лет. С тех пор князь видел много смертей, но эта запомнилась ему навсегда.
Возле юрты возились несколько малышей. Они барахтались в песке, награждая друг друга шлепками. Раззадорившись, Ишей толкнул шестилетнего ясыря, и они с хохотом схватились бороться. Телеут был сильнее, и Ишей тут же оказался на лопатках. Княжич распалился и укусил мальчика за руку.
— А ты убей его! — приказал хриплый голос.
Мальчики испуганно вскочили. У входа в юрту стоял отец Ишея — князь Номча.
— Убей мальчишку! — ласково повторил Номча, протягивая сыну кривой нож.
Ишей отшатнулся от протянутой руки отца, в которой тускло поблескивало лезвие. Маленький телеут съежился от страха. Ему хотелось закричать, убежать или зарыться в землю, но взгляд старого Номчи, как глаза гюрзы, удерживал его на месте.
— Он твой ясырь, ты можешь его убить! — осклабился Номча. — Я привез его специально для тебя.
Сын с ужасом смотрел на князя. Нерешительность княжича начинала Номчу бесить.
— Жалость не достойна воина! — вышел из себя князь и, сделав два мягких шага, резким движением вогнал нож в грудь мальчика. В память Ишея врезалась скрюченная фигурка маленького телеута и песок в темных накрапах крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97