Часть степняков нашла смерть под копытами собственных коней. Другие сочли за счастье спастись бегством. Лишь немногие нашли в себе мужество защищаться от натиска русобородых русичей.
Бажен Константинов вскочил на лошадь убитого князька, вьюном крутился в седле, с шашкой метался по становищу. Федор Дека на кауром жеребце тащил на аркане жирного калмыка. Калмык упирался, визжал и хватался за душившую его веревку. Лицо его было желтым и отечным от анаши. Из рысьих глаз сочился ужас. И весь он напоминал рассерженного зверя.
Шашки лютовали, всадники летели через головы коней, и обезумевшие кони неслись без всадников, топча копытами еще живых юртовщиков. Кыргызская речь, перемешанная с русской, круговорот разгоряченных тел делали побоище похожим на ярмарку. Две силы сшиблись здесь: одна — бесчисленная и дикая, вторая — отчаявшаяся и потому страшная в исступленном своем рывке. Плечи казаков наливались опасной силой. Сбитые наземь простирали руки, запрокидывали головы в предсмертной тоске, крутились и бились, как Кондома о камни.
Коротко взвизгивали сабли, отрубавшие руки, головы летели в снег волосатыми шарами. Русские клинки на остриях несли смерть, расчищая дорогу к свободе. Бежали шабуры, наступали армяки.
Федор Дека на целую голову возвышался над толпой осаждавших его кочевников, бешено размахивал шашкой, тяжело ухал, будто рубил дерево. Дека рубился с хохотом — так казалось кочевникам. Кыргызы в страхе подались назад. Но толпа сзади давила на передних, и казака прижали к какой-то повозке.
Дека выломал оглоблю и пошел изворачиваться среди потных халатов, круша напиравших. Одноглазый кыргыз коротко вскинул руку с копьем-сулицей, но сделал это слишком поспешно. Зубчатое копье пробило распахнутую полу Декиного полушубка. Не успел Федор освободить полу от копья, как его тяжело, с потягом, ударили по голове. Шапка казацкая вдруг огрузла, на околыше проступила кровь. Потом его ударили сзади; в голове зашумело, перед глазами пошли разноцветные пятна. «Пропал», — с равнодушной усталостью, как о ком-то постороннем, успел подумать Федор.
Одноглазый поднял лук, почти в упор целясь в Деку. И в то же мгновение невдалеке раздался взрыв, от которого одноглазый выронил лук, и кочевники в ужасе отшатнулись назад.
К Федору со всех сторон бежали казаки.
Пятко Кызылов пристрелил одноглазого. Двое томских татар (они уже не первый год правили цареву службу) с веревками набросились на здоровенного калмыка.
— Ну, как, Федь, не оглушило? — с тревогой заглянул в глаза Деке Пущин.
— Я-то ничего, — вымученно улыбнулся Дека,— как остальные?
— Почти все в целости! — успокоил его сотник.— Бажена чуток поцарапали копьем. За тебя я шибко спужался. Экая гурьба навалилась, еле выручили. Пришлось остатний мешочек зелья запалить — для громкости.
Орду, как тайгу ветром, развернуло в обратную сторону. Луна отрубленной головой выкатилась из-за кряжей, разлив по лесистым увалам желтый свет. Видны были разрозненные группы кочевников, уходивших в тайгу. Головешки костров, разметанные возле юрт, снопы стрел, завернутые в кожи, мусор да опрокинутые казаны — следы неряшливого, торопливого пребывания людей — все, что осталось от становища юртовщиков.
Казаки спешили уйти с гиблого этого поля, чуть не стоившего жизни целому отряду. Некоторые замешкались, ища в этом хаосе съестное. Заглядывали в юрты, запускали руки в казаны. Найдя мясо, исступленно вонзали зубы в куски, жевали будто всем телом — плечами, грудью, животом, и казалось, никакая сила не могла отогнать отощавших людей от еды. Дека уже успел оправиться от удара и теперь вместе с Пущиным метался среди кыргызских юрт, силой оттаскивая голодных казаков от снеди.
Он-то хорошо знал, чем Для голодающего оборачивается обильная мясная еда. Обжорство после девяти голодных недель смерти подобно!
...Из-под полозьев убегала дорога. Под усыпительный их скрип постепенно обступала, обволакивала, наваливалась на казаков предательская дрема. В отроги Алатау слепыми щенками тыкались мохнатые звезды. Временами одна из небожительниц стремительно падала, распуская огненный хвост, и снова все окутывалось мраком. Морозной порошей сверкала на небе Лыжня Охотника — Млечный Путь.
СОБОЛЕЙ, ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ СОБОЛЕЙ!
...Ясак царю! О, это слово, жестокое в ушах иноплеменников!
П. А. Словцов
К рассвету кыргызские кони увезли казаков далеко от бранного поля. Объятые немотой за санями шли полоненные кочевники: одни — равнодушные к своему унижению и покорные, другие — все еще воображавшие себя князьями: надменные взгляды, на лицах маски напускного презрения, и нужен был крепкий догляд, чтобы они не дали тягу при первом же удобном случае. Пленники были в добротных халатах и шабурах — казаки захватили степняков побогаче. Ишей и тут утек. Не таков был князь Ишей, чтобы попасть в руки казаков. В разгар сечи, когда русская пищаль грохнула возле самой юрты, полоснул князь кинжалом по пологу, выполз через прореху и — к коню. Вскочив на коня, вихрем понесся вдоль Кондомы, уводя за собой часть юртовщиков. Выстрелы доносились уже издали, а Ишей все нахлестывал своего бахмата, вымещая бессильный гнев свой на боках скакуна; обезумевший конь храпел, роняя хлопья пены с боков.
Эта позорная неудача породила в князе суеверный страх перед загадочным характером пришельцев. Страх перед казаками толкнул Ишея Номчина к единению с недавними его врагами — джунгарами. Для степного владыки оставался загадкой русский сотник Иван Пущин, сумевший совершенно непонятным образом из пленника превратиться в победителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97