Таким образом, на холме найдут свое последнее пристанище герои прошлого, чьи останки или скорее прах практически невозможно отыскать, и найдут его в виде памятников, которые будут созданы либо со слов историков, либо согласно легендам и художественным произведениям, а также те герои настоящего или грядущего, чьи тела окажутся, так сказать, в распоряжении имперских чиновников. Чем может помочь император? Прежде всего, своим согласием и благоволением, ибо предприятие должно начаться с его ведома; кроме того, необходима финансовая помощь со стороны государства, потому что ему как гражданину будет не под силу лично вынести все расходы, которые потребует строительство фараонова размаха. То есть сапожник был согласен заплатить из своего кармана за приобретение Холма Героев, за наделение его статусом кладбища, за решетку ограждения, строительство дорог, которые сделают каждый его уголок доступным для посетителей, и даже за статуи определенных героев прошлого, особенно близких патриотической натуре башмачника, не говоря уже о трех лесниках, которые могли бы работать одновременно как сторожа усыпальницы и садовники и которые уже начали работать там на одном из его загородных участков, – люди бессемейные и здоровые, на них можно рассчитывать, они готовы и могилу выкопать, и злоумышленников, мародерствующих по могилам, прогнать. Остальное же, как то: расходы на оплату скульпторов, закупку камня, мрамора или бронзы, административное управление, получение разрешений, рекламу, перевозку скульптур, строительство дороги, связывающей Холм Героев с венской шоссейной магистралью, торжественные акты по случаю, проезд родственников и молебны, строительство небольшой (или даже не небольшой) церкви и так далее, и тому подобное – все это должно взять на себя государство. Затем сапожник перешел к нравственным аспектам подобного памятника, упомянул о прежних ценностях, о том, что останется после нас, о сумеречности человеческих устремлений и страхе перед смертью, о последних раздумьях – и, когда он закончил, император со слезами на глазах взял его за руки, потянулся к его уху и прошептал несколько кратких, но весомых фраз, предназначавшихся ему одному, а потом посмотрел на него долгим взглядом, который трудно было выдержать, но башмачник, чьи глаза тоже были на мокром месте, выдержал его, даже не моргнув, после чего император несколько раз согласно покивал головой и, глядя на советников, сказал: «Браво, отлично, великолепно!» – на что остальные тоже ответили: «Браво, браво!» Этим было сказано все, и башмачник вышел из дворца, потирая руки и сияя от счастья. Через несколько дней Холм Героев сменил собственника, и неугомонный башмачник, не дожидаясь каких-либо сигналов свыше, сам нажал на спуск стартового пистолета для целой бригады рабочих, за действиями которых он наблюдал лично, переехав жить на постоялый двор поселка неподалеку. На неудобства он не обращал внимания и отдался делу с самоотверженностью истинного художника, не считаясь ни с ветром, ни с холодом, ни с ливнями, которые частенько заливали поля в тех краях, ни с бурями, проносившимися по австрийским (или венгерским) стальным небесам в своем неумолимом стремлении к западу, – это были бури почти ураганной силы, которые засасывались альпийским высокогорьем, их наблюдал наш сапожник, отряхивая воду с пальто и штанин, вытаскивая из грязи ботинки, абсолютно непромокаемые, действительно великолепные ботинки, их даже не стоит описывать, это под силу только настоящему мастеру, ботинки эти годились для всего – и танцевать, и бегать, и работать в грязи, никогда такие ботинки не подвели бы своего хозяина, но сапожник, к сожалению, почти о них не заботился (их чистил от грязи и натирал до блеска его помощник, прислуживавший на постоялом дворе, когда сапожник уже лежал без сил в постели, укрытый простынями, порой даже не успев как следует раздеться), завороженный неотвязной мечтой, не обращая внимания на кошмары, из которых неотвратимо вздымался Холм Героев, солидный и спокойный, темный и благородный – проект, памятник, о котором мы знаем лишь фрагментарно, хотя нам и кажется, что мы знаем, тайна, которую мы носим в сердце и однажды в восторженную минуту кладем на середину металлического подноса с микенскими знаками, бормочущими якобы о нашей истории и наших устремлениях, а на деле – о нашем поражении, о баталии, где нас убили, а мы об этом и не знаем, мы уже положили наше сердце на этот холодный поднос, да-да, сердце, сердце, – и на этом месте башмачник вздрагивал во сне и говорил сам с собой, произнося слово «сердце», а еще слово «пламень», и казалось, он задыхается, и тогда помощник входил в промозглую комнату и пытался его успокоить: проснитесь, господин, это лишь сон, господин, – и, когда тот открывал глаза, которые несколько секунд назад созерцали собственное сердце, бившееся в центре подноса, помощник давал ему стакан горячего молока и получал в ответ лишь неуверенный жест рукой, будто сапожник отмахивался от собственных наваждений, а потом, вперив в него непонимающий взгляд, говорил, чтобы тот не приставал к нему с пустяками, лучше налил бы стопочку коньяка или немного водки. Так проходили день за днем, ночь за ночью, хорошая или плохая была погода – он тратил полными горстями собственный капитал, потому что император после своих слез и возгласов «браво, прекрасно!» не сказал более ничего, министры тоже предпочли промолчать, и советники, и генералы, и даже энтузиасты полковники, а без инвестирования проект не мог продвигаться, но в том-то и дело, что башмачник заставил его двигаться и сам уже не мог остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38