– Джерааард, – протянула она свистящим шепотом, – почему?
– Что почему, Рэми?
– Я упала, Джерард. Но ты не поймал меня. Я упала, но тебя не было, когда канат… порвался.
– О боги, Рэми. Что с тобой сделал этот змеиный выкормыш?
– Ничего. Он ничего, он играл на флейте, а я на арфе. Помнишь «Циркачку»? Но я уже не слепа, что же теперь делать акробату? Он не нужен…
Джерард схватил свою безумную богиню в объятия. Раньше, когда он касался ее, Рэми нескрываемо дрожала, и приоткрывала губы, и опускала ресницы, и сворачивалась теплым, испуганно-ожидающим клубком на его груди. Теперь она стояла, прямая и гневная, и укоряющий карий взгляд прожигал насквозь.
– Ты не поймал. Тебя не было внизу. Ты был нужен, но тебя не было. Теперь – не нужен.
– Рэми, закрой стекла, закрой, – шептал он, совершенно запутавшись и испугавшись, поглаживая влажной от страха рукой наэлектризованные кудри. – Пожалуйста, нет времени…
– Не хочу! – закричала она. – Не хочу! Клетку!
И – оттолкнула. Со всей силы. Джерард упал на скользкую твердь, проехался спиной почти под ноги Ашхарату.
– Ушибся, любовничек? – поинтересовался Змеелов. – Сильная малышка! Боишься умирать? Я тоже боюсь.
– Надо закрыть стекла, надо закрыть, – бормотал Джерард, поднимаясь. – Она ведь может.
– Но не хочет, Иноходец. Разве не ясно?
Что же делать? Он умел сражаться только с монстрами. Чудовищами. В человеческом или зверином обличье, какая разница. С ней – не умел.
Тонкое шипение, легкий свист. Сквозняки, несущие к выходу из разбитых дверей обитателей таких недружелюбных для людей миров. Человечество – слабый птенец, так говорил Эрфан. Слабый неоперившийся птенец в слишком большом по размеру гнезде. А Иноходец – только нянька при этом нежизнеспособном создании. Есть другие, голодные, открывшие клювы, вываливающиеся из своих маленьких обиталищ. А ты стоишь и бьешь по их острым клювам – вот и вся работа.
– Ты так любишь своих сограждан, Иноходец? – поинтересовался из-за спины Ашхарат. – Кой дьявол тянет тебя защищать то, что невозможно защитить? Одна кошка против ста тысяч мышей!
– Она может закрыть их, – в сотый раз повторил Джерард. – Она может.
– О, да, наверняка.
Ситуация давно уже прошла все стадии критической. Но что терять?
Он просто не желал признаться себе, как хочет увидеть ее лицо еще раз вблизи. Пусть даже этот раз станет последним. И, выбрав момент, Джерард опять подошел туда, где клубились с рычанием стражи.
Рэми обратила к назойливому посетителю зарумянившееся лицо, нахмурилась, поправила легкую ткань на плечах.
– Рэми, – сказал он и без особых усилий опустился на колени. – Умоляю тебя.
– Тебе что, тоже потанцевать? Этот тоже… умолял! А помнишь, как умоляла – я?! Тебя!
– Рэми, я ведь не хотел – так.
– Да ты вообще никак не хотел!
– Рэми…
– Молчи!
– Закрой стекла! Будет поздно, Рэми, пожалуйста. Сделай со мною все что угодно, накажи, убей если хочешь, только закрой их. Я виноват, трижды и четырежды. Я скотина, да. Со мной – все что угодно. Но люди, Рэми, подумай о людях, посмотри, КОГО ты выпускаешь!
– Никто не должен сидеть в клетках!!! – закричала она.
– Очнись же, Рэми, посмотри…
Он искренне, без тени иронии, валялся у этой девочки в ногах, он готов был влипнуть в замерзшую твердь Межмирья, если бы Рэми приказала. Джерри никогда не был гордецом. И героем, в общем-то, не был. Что предпринял бы Иноходец Джерард со своей надменностью и несгибаемостью? Он не знал. Сердце предавало его.
– Ты совсем меня не любишь, – вздохнула богиня. – Ах, Джерард, совсем не любишь. А они – посмотри – любят. Я освободила их.
– Я люблю тебя, Рэми, клянусь, что люблю! Она засмеялась, запрокинув голову, и стражи ответили на этот серебряный смех жутким слаженным воем.
– Ты? Ты очень хороший актер, Джерард. Ты так умеешь говорить о том, чего не знаешь, что можно ошибиться, поверить, а потом погибнуть. Я же поверила. Тогда, на репетиции, именно там и тогда я и влюбилась в тебя. Это была магия, Джерард. На сцене всегда творится магия – например, мертвые встают, когда падает занавес…
– Я люблю тебя, – шептал Джерард как заклинание. – Рэми, я люблю тебя…
– Почему ты выбрал меня, скажи? Зачем ты сделал это со мною? Джорданна сходила по тебе с ума. А я тихонечко сидела в своем ателье и гордилась, как последняя дура, тем, что они все такие неотразимые, а ты выбрал меня. Но мне никто не сказал, что занавес уже упал, и нужно перестать играть, и вот ты перестал, а я нет.
Рэми вдумчиво созерцала коленопреклоненную фигуру, между делом поглаживая стража границы за ушами. Капканокобра исходила радостной слюной.
И он, который раньше властвовал и смущал одним только взглядом, теперь хотел изо всех сил опустить ресницы, спрятаться от обжигающего укора ее гипнотизирующих глаз, хотел и не мог, и покорно продолжал тянуться к ней – и телом и разумом. Наконец-то в раздираемой противоречиями душе наступил ясный покой. Жизнерадостный паренек Джерри и безжалостный эгоист-Иноходец пожали друг другу руки и примирились перед ликом Богини, и не стали подниматься с колен.
– Джерард, – услышал Иноходец странный, слабый голос с умоляющими интонациями.
Туман медленно рассеивался. Рэми стояла очень близко, какая-то поникшая, и, дрожа, обхватывала себя руками.
– Джерард, где я? Очень холодно… Что это за место?
То есть как, что за место?
На кудрях девушки явственно оседали кристаллики инея. Ступни босых ног покраснели. На ресницах копилась талая влага. Или слезы?
– Так холодно.
Гард и псы! Хозяйка Межмирья вновь стала послушной маленькой вышивальщицей как раз в тот момент, когда рушится мироздание?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75