Сначала все так чудесно: вихрь ухаживаний, в котором смешались душевные беседы, отличный секс и невероятное взаимопонимание. И только после медового месяца несчастный болван обнаруживает, что женился на безусловной шизофреничке – классический случай раздвоения личности, как в «Четырех лицах города Линн».
Конечно, собственно «Линн»: остроумная, интеллектуальная, чувственная трудоголичка – личность, которую он, по его мнению, знал. Но она может без всякого предупреждения переключиться на «Гвен», агрессивно-ярую поборницу феминизма: «К твоему сведению, ты, домогатель, «протекать» – это право женщины!». Но проходит совсем немного времени – и она заявляет о своем восхищении мужчинами вроде Алана Алда, которые «так чутки к женской стороне своей личности»; а потом перескакивает на «Джан», ненасытную блядь без малейшей склонности к «псевдочувственному дерьму», которая хочет лишь одного – чтобы Харви Кейтел поставил ее раком в стеклянной кабине лифта. Это бы как раз хорошо, но в самом разгаре этого дела она превращается в «Синтию», безнадежную романтичку, в чьем сердце живут только фильмы с Роком Хадсоном и чувствует, что ее «использовали», над ней «надругались», ее «в грош не ставят».
Он делает все, что в его силах, чтобы помочь Сивилле конференц-связи воссоединить осколки души, но все же он не Джоанн Вудвард.
В ту ночь, когда «Гвен» выгоняет его из дома с помощью пары здоровенных болторезов, он вынужден признать, что случай безнадежен; слезы «Синтии» на его груди; царапины от ногтей «Джан» на заднице; а «Линн» спокойно курит и смотрит фильм «Все, что позволяют небеса» (Рок Хадсон, Джейн Уайман, 1955 г.), равнодушно поглядывая, чья же возьмет.
Вскоре после этого, должен сознаться, моя фонотека стала для меня навязчивой идеей. И хотя у меня мелькала порой мысль, что она может заявить права на половину моей коллекции, я знал, что она считала ее вонючим пылесборником на полтонны никчемного культурного хлама. (Она любила исключительно музыку из фильмов: из «Психо» – для аэробики, из «Челюстей» – для занятий любовью.) Вот чего я боялся всерьез – что как-нибудь ночью она в приливе мстительной ярости, приправленной валиумом, уничтожит все – одну хрупкую пластинку за другой. Или того хуже – отдаст фонотеку целиком в «Гудвилл», где славненькая старушка из племени навахо, с браслетами на щиколотках, в момент толкнет моего бесценного Элвиса (студия «Sun Records», сорок пять оборотов) за жалкие двадцать центов.
Я бы выкрал свою коллекцию, забравшись в дом ночью, когда думал, что ее нет. Я уже отправился в последний поход, но тут из спальни послышались звуки, которые могла издавать только «Джан».
А сейчас, один в своей комнате мотеля «Тропикана», я пробежал пальцами по альбомам в истрепанных конвертах со стершимися надписями, пока не отыскал нужную пометку – Деннис Контрелл, 1964, «Грезы на впрыснутом топливе», группа «Stingrays». На пожелтевшем конверте участники группы толпились рядом с ярко-голубым шевроле, двухместным «корветтом» с окном «сплит» шестьдесят третьего года – четыре парня в тугих слаксах, облегающих рубашках и темных очках хмурились из-под сальных белокурых завитков, словно механики-недоумки – панки Молодежной Власти, готовые к отправке на завод Форда в Пико-Ривера или к передозу на Четвертое Июля. Именно так ушел из жизни похожий на мальчишку Бобби. Фрэнк и Билли тоже уже были на небесах. Джимми же сейчас был зомбаком христовым. Тем не менее ходили слухи, что он пристрастился нюхать газ.
Но все эти парни были на самом деле лишь фоном. Четыре блондинистых актера, сделанных «под Денниса» – бутафория, чтоб придать всей картине завершенность. На самом деле «Stingrays» – это была она, и только она. Жесткая, коричневатая, скользкая «змеиная кожа» в обтяжку; задница прижата к крылу машины – голубые глаза Шарлен смотрели в камеру взглядом, каким стекловолокно можно прожечь.
Это была такая девушка – можно было гордиться даже тем, что стыдишься ее – крутая куколка, шлюшка из рабочего класса, похотливая малолетка с порочными склонностями, несовершеннолетняя преступница с вишнево-красным ртом, с грандиозно-великолепными, суперскими буферами – чтобы добраться до них, можно было и хромую монахиню сбить с ног. Эта девушка опустилась, ее отовсюду выгнали, она залетела, и ей пришлось оставить школу; эта девушка напивалась, но не блевала из окна машины, ей не нужно было быть дома к одиннадцати, она не носила изящные белые перчатки, не любила свою лошадку, не водила «тандерберд», а ездила автобусом, она сидела на таблетках и не стала бы считать тебя извращенцем, если б ты полизал у нее, и не состроила бы козью морду, если б ты предложил ей отсосать у тебя. Она была дешевым ангелом-брюнеткой, о таких мечтают, когда дрочат – не из утонченных блондинок, на которых тебя стараются женить. Но сама она этого никогда не понимала. Ее чувства были глубокими, настоящими – она была девушкой, что влюбляется после первой же ночи, а после того, как ее послали, целых три года строит планы мести, подговаривая всех своих последующих парней из низов против тебя. Она мечтает рыдать над тобой «Милый, ох, милый, мне так жаль» – после того, как ты наконец истечешь кровью на автостоянке.
Я вынул из конверта полупрозрачный голубой виниловый диск; даже не глядя, я знал, какая песня будет первой и о чем она должна быть. Хотя хитов там было штук шесть, но только одна из них была для «Stingrays», так же, как это была лишь одна песня, способная взломать запертые на висячий замок двери моей души.
«Люби меня этой ночью» начиналась высоким синим приливом чистейшей игристой эйфории;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112