Ее голос рвался из сплетенных струнными удавок – так разрывают ногтями шелк. Низкое «о-ом-м» кафедрального хора проникало в каждую щель, словно комья густой грязи. Рокот виолончелей сдвигался над ней подобно доскам. Теперь ее голос был полон чистого ужаса – превыше всякой театральности, превыше актерства. Господи Иисусе, как они могли играть это, может мне кто-нибудь объяснить?
Ужас поднялся до белоснежного пика смятенного безумия – и снова обрушился… в абсолютно безмятежную долину, где наступает освобождение от мук. Кода.
Она мягко пела дымчатым голосом Дасти Спрингфилд – розовая «сладкая вата» среди облаков. Что-то о небесах. Синтезированные херувимы замирали позади нее, как десять тысяч кастрированных колибри. Небеса. Она была мертва.
13
– «Преждевременное погребение» уже слышал? – спросил меня Нил.
Это было несколько ночей спустя; я напивался в баре «Мелроуз», когда он вошел – и углядел меня.
– Угу, слышал.
– Неплохо.
– Весьма неплохо.
– В смысле, это кошмар. Самая идиотская дешевка со времен «Leader of the Pack», и все же… странно, но она впечатляет.
– Ну да. Не меньше, чем «Нюрнбергский Процесс».
Он положил руку мне на плечо:
– Как у тебя дела, Скотт?
– Отлично. Я в полном порядке. – Если не считать моего гитлеровского взгляда. – Просто я сейчас не высыпаюсь. Там, за «Тропиканой» идет ремонт улицы. Сам понимаешь, целый день – грохот отбойных молотков.
– Пьешь ты многовато.
– Глушу циррозные боли.
– Ты выглядишь, даже не знаю, как сказать, каким-то маньяком.
– Прохожу курс лечения новым ингибитором МАО, вот и все. Может, он просто не так хорошо действует.
– Я разговаривал с Гейл Спайви.
– Я тоже.
– Знаю. Она встревожена.
– Чем это? Я же сказал, что все сделаю.
– Ты расспрашивал ее о Черил Рэмптон.
Я уперся в него пустым взглядом психопата:
– Ты знал?
Он поглядел на свое отражение в зеркале, висевшем за стойкой бара:
– Да, знал.
– Почему мне не сказал?
– Я думал, ты в курсе.
– Что ты мне тут гонишь, Нил. Откуда я мог знать? Я же только через тебя поддерживаю хоть какой-то контакт со всеми остальными.
Он посмотрел на меня с сожалением телерепортера:
– Просто я не хотел тебя огорчать, вот и все. Не хотел, чтобы началось то, что происходит с тобой прямо сейчас.
– Ты должен был сказать мне, – я одним глотком выпил свой «Джек Дэниэлс». – Я считаю это серьезной трещиной в наших отношениях.
Он заговорил с выводящей из себя добротой:
– Мне действительно не нравится то, что происходит с тобой, Скотт. Может, тебе стоит сделать перерыв?
– Уже.
– Я имею в виду, уехать куда-нибудь на время. Выбраться из Лос-Анджелеса.
– И пропустить встречу выпускников?
Он тщательно подбирал слова:
– А ты уверен, что ты в порядке для этой встречи?
– В порядке? Что ты хочешь этим сказать, Нил? Чего ты на меня так смотришь? Ты что, думаешь, я собираюсь войти, захихикать и вытащить припрятанный дробовик?
Он не улыбнулся.
– Затеять драку с размалеванной стриптизершей? Так и не улыбнулся.
– Полить прическу Билла Холтнера бензином для зажигалок и бросить туда горящую спичку?
– Видно, об этом ты немало думал.
– Это помогает лучше, чем считать овец. О как! Но давай серьезно, Нил. Я в таком же здравом рассудке, что и всегда.
– Это-то меня и беспокоит.
– Слушай, что было – то прошло. Что сделано – то сделано. Простил – значит забыл. Важно только одно – быть именно в настоящем, жить здесь и сейчас.
– Это кто говорил? Баба Рам Дасс?
– Не-а. Кажется, Адольф Эйхманн.
На следующий день я прошерстил свою коллекцию «сорокапяток» и составил четырехчасовой сборник из лучших и худших рок-произведений начала шестидесятых. В сборнике лучших я отдал предпочтение ранним записям студии «Мотаун» и женским группам, а в худшие включил Фабиана и Бобби Риделла, например, знаменитая в свое время «Volare»заставила бы затрястись не одну пару толстых ляжек. Из Денниса Контрелла я не взял ничего – и это было как пытаться написать Новый Завет, не упоминая об Иисусе: целая толпа шлюх, убогих и алчных менял бредет через пустыню, не зная, есть ли конец у этого пути.
Я занимался и другими приготовлениями – смотался в магазин на Мелроуз, где продавали одежду, что была модной в шестидесятые (по их утверждениям, совершенно неношеную). Как это могло быть, я понять не мог – разве что они совершили множество набегов на кладовки скончавшихся трудяг из сервиса; но на вид подделкой все это не было. Там я купил белые «левисы» 1965 года выпуска, полосатую мадрасскую рубаху с короткими рукавами и темные очки с большими стеклами. Потом отправился в парикмахерскую и там почитал об отрядах смерти гологрудых амазонок в Центральной Америке, пока местный «Эрих фон Штрохайм» делал мне прическу «ежиком».
Я попросил Норрайн сходить на встречу выпускников со мной. Она согласилась и долго смеялась, когда я описал, что ей нужно надеть и как уложить волосы. Я поддерживал идею, что это будет маскарад под старомодность, просто веселая игра, как на прошлый Хэллоуин, когда я нацепил полосатый галстук и костюмчик «Лиги плюща», а она обрядилась в розовое платье «под Диора» и подходящую к нему шляпку-«таблетку», и в таком виде мы на моем президентском «линкольне» отправились играть в «угости, не то худо будет».
Если она и подозревала, что я затеял на самом деле, то ни словом об этом не обмолвилась.
В тот вечер, на который была назначена встреча выпускников, солнце село около семи, но спустя час небо все еще светилось оранжевым. Казалось, будто каждый каньон, каждая горная цепь, каждое выщербленное плато – словом, все, что в районе Лос-Анджелеса теоретически могло загораться, полыхало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112