Дни, когда ей было у меня хорошо, давно миновали. Теперь она казалась совершенно засохшей. Я сказал себе, что, выходя на улицу, непременно захвачу ее и прямо вместе с горшком выброшу в мусорный бак. И тут же забыл об этом.
Олеярж нервничал, он попытался отделаться от меня, заявив, что ему некогда. Когда я стал настаивать и упомянул о Пенделмановой, он разозлился еще больше. Но прежде чем бросить трубку, все же промямлил, чтобы я зашел к нему в конце недели. На вопрос, когда ему удобнее – утром или ближе к вечеру, мне ответили короткие гудки. Я расстроился, что полковника совсем не заинтересовали мои слова. Едва я положил трубку, как телефон зазвонил. Это оказался Загир. Ему, мол, нужно поработать в городе, так что, если я свободен, я мог бы составить ему компанию. Я обрадовался, потому что перспектива провести целый день в одиночестве страшила меня. Сказал себе, что на этот раз не стану обращать внимания на его болтовню, и вдруг понял, что почти соскучился по неунывающему инженеру. Я продиктовал свой адрес, и он пообещал за мной заехать.
Он появился на четверть часа раньше и сигналил под окном до тех пор, пока я не выглянул. Не выходя из машины, он помахал мне в знак того, что мы можем отправляться. Госпожа Фридова, которая посмотрела в окно в соседней комнате, заявила, что ни за что бы не села в машину к человеку, который так бесцеремонен. Интуиция ее не обманывала.
Я сидел рядом с Загиром в его спортивном автомобиле и чувствовал себя крайне неуютно. Я старался не показывать, насколько мне страшно, но инженер все равно наверняка заметил, как я напряжен и как крепко вцепился в ручку над дверцей. Я поражался, что он так ловко управляется с газом, тормозом и сцеплением – тремя металлическими рычагами, приделанными к рулю. Я спросил, надо ли было сдавать специальные экзамены, чтобы получить разрешение так ездить. Он сказал, что надо было, но что ему на это наплевать.
Мы все спускались и спускались на бешеной скорости вниз по склону к Голешовицкому мосту, и я молчал и воображал, как именно мы умрем – столкнемся со встречной машиной или врежемся в ограждение. Впрочем, подобные страхи всегда посещали меня, когда я ехал в машине, именно поэтому я даже не задумывался о получении водительских прав. Мысль об изуродованных телах, зажатых внутри груды лакированного металлолома, кровавый призрак ребенка, которого я мог бы случайно сбить на дороге, давно уже лишили меня желания нести ответственность за то или иное четырехколесное смертельное оружие.
Въехав на мост, мы немедленно увязли в пробке. Я вздохнул с облегчением и наконец-то позволил себе разжать правую руку, которой цеплялся за дверцу с такой силой, что костяшки пальцев даже побелели. Загир закурил и приоткрыл окошко. Он выглядел озабоченным: жадно затягивался, нетерпеливо постукивал по рулю короткими пальцами. Я подумал злорадно – так тебе и надо, нечего было подвергать опасности мою жизнь. Искоса я рассматривал его профиль – черты европейские, однако смуглая кожа и черные, поредевшие надо лбом кудрявые волосы говорят о восточном происхождении. Я подумал об этом еще тогда, когда впервые услышал необычную фамилию, теперь же при виде его крупного носа и маленьких черных глаз я окончательно уверился в правильности своей догадки. Мне хотелось спросить о его корнях, но я стеснялся, боясь показаться бестактным. Однако он сам заговорил об этом.
Его отец был авиамехаником. В пятидесятые годы он приехал в Прагу из Азербайджана, чтобы освоить чехословацкие спортивные самолеты. Познакомился с чешской девушкой, у них родился ребенок. На скорую руку сыграли свадьбу, однако молодая жена не захотела отправляться в Азию. Последовал развод, договорились об алиментах. Отец был мусульманином; хотя дома ему и приходилось скрывать свою веру в Аллаха, он твердо решил вернуться на родину. Он происходил из старинной обеспеченной семьи, которая при коммунистах еще больше разбогатела. Дед занимал какой-то высокий пост и был лично знаком со Сталиным. В семье рассказывали, будто Сталин собирался отправить его в отставку, но не успел, потому что умер. Вскоре отец Загира погиб, разбившись на реактивном самолете где-то в пустыне. Однако деньги на образование ребенка продолжали исправно переводиться: их давал дед, который знал внука только по фотографиям.
Я спросил Загира, того же ли он вероисповедания, что был его отец. Мне почему-то пришло в голову, что полученные им по почте угрозы могли быть как-то связаны с этим, хотя все прочие – Пенделманова, Ржегорж и Барнабаш – в мою гипотезу не вписывались. Однако я попал пальцем в небо, потому что инженер заявил, что веритлишь в три вещи – в женскую красоту, автомобильную скорость и удобство домов, которые он проектирует.
Мы ехали шагом, пешеходы двигались по тротуарам быстрее нас. Самыми шустрыми были велосипедисты и посыльные на маленьких мотоциклах, которых становилось вокруг все больше. Над шоссе повисло облако ядовитого смога, а поскольку давление было низким, оно неуклонно надвигалось на пешеходов, радовавшихся тому, что сегодня они оставили свои машины в гаражах. В половине десятого мы добрались до перекрестка Сокольской и Житной, и Загир припарковался на Галковой улочке.
Мы отправились фотографировать полуразвалившийся дом середины восемнадцатого века, последний, что сохранился еще среди сплошных развалин на улице «В туних». Владельца у него не было, так что если бы не управление по охране памятников, его давно бы уже разрушили. Загир сообщил мне по секрету, что дом наконец-то решено сносить, потому что за те годы, что в нем не жили, его состояние стало безнадежным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100