Никогда не дочитаешь «Маленьких бродяг». Слишком поздно. Слишком поздно, Ана-нет.
Ана Пауча умолкает и снова прячет под платок белый венчик своих волос.
– Ана Пауча, опиши мне, что ты видишь! Если мои песни заставили тебя по-новому заговорить, то я хотел бы, чтобы твои глаза помогли мне по-новому видеть. Назовем это культурным обменом, пусть даже ты не понимаешь, что это такое.
Ана Пауча смотрит по сторонам.
– Ты что, язык проглотила? – нетерпеливо спрашивает калека.
Ана Пауча говорит:
– Вокруг все из камня. Горы, крест и храм.
– Итак, горы, крест и храм. Мы находимся где-то в Кастилии. Не скажу, что это очень точное описание, бабуля. Я хочу увидеть. Ты не могла бы немножко поднатужиться?
– Горы из белого, нет, серо-белого блестящего камня, он отливает металлом, словно бросает вывоз самому солнцу и возвращает ему его лучи.
– Гранит, – поет слепой, и ему вторит гитара. – Как ты напишешь слово луч во множественном числе?
– Л, у, ч, и, – покорно говорит старая женщина и пишет слово на пыльной эспланаде.
Гитара издает дребезжащее «да».
– А что еще вокруг камня?
– Сосны. Дубы. Темно-зеленые. Неподвижные. И серо-зеленые дубы. Кряжистые.
– Прелестно! Как назовешь ты различие между этими двумя зелеными цветками?
– Зеленые цвета-соседи.
– Поэтесса! – поет калека на октаву выше. – А реки?
– Водяные нити.
– Протянутые по земле добрым боженькой, чтобы путники могли освежить в них ноги. В нашей католической Испании все имеет свое место и свой смысл. Как напишешь ты слово католик?
– Я не стану его писать. Я уже давно поссорилась с добрым боженькой. Я хочу сказать – со злым богом.
– Но бог – не католик, дочь моя!
Ана Пауча смотрит на слепые глаза своего собеседника, на его улыбку, обнажающую в его склоченной бороде желтые, словно известковые зубы. И ничего не говорит.
Калека продолжает:
– Бедная и грязная старуха, да к тому же еще и невежественная! Нечего сказать, хороша вдохновительница моих лирических песен!
Он заставляет свою гитару рыдать. Лицемерно рыдать.
– Ты права. Никогда не пиши слово католик. Никогда не произноси его. Испепели его в сердце своем! Задуши его! Выбрось из своих снов! Только тогда ты начнешь жить. Ты ведь хочешь жить, не правда ли?
– Нет.
– Ана-нет, кончится тем, что я рассорюсь с тобой!
– А мне наплевать! – кричит Ана Пауча. (Эхо подхватывает ее слова, одевает их в гранит.) – И потом, все, что ты сейчас сказал, я уже сделала. Давным-давно.
Несколько минут они молчат, позволяя солнцу потихоньку поджаривать себя.
– Кто живет на небесах?
– Орлы. В?роны, – твердым голосом перечисляет Ана Пауча.
– Вот как! Добрый боженька нашел себе идеальных заместителей! – балагурит калека.
– Ты хочешь, чтобы я написала в?роны и орлы?
– Не утруждай себя. Теперь ты грамотная женщина. И ты видишь – я счастлив этим!
Ана Пауча громко смеется. Смеется неожиданно свободным смехом, который родился у моря, прежним смехом, который жил в ней еще в те времена, когда ее грудь была неиссякаемым источником смеха. С ее глаз спала пелена, наследство ее собаки. Теперь это ее собственные глаза. Наконец-то. Она смотрит. Она видит.
– Небо, наверно, голубое? – тихо спрашивает слепой тоном ребенка, желающего воочию увидеть доброго (или злого) джинна, который часто является ему в его сказочных снах.
– Голубое, как море.
Молчание.
– Тебе его не хватает, моря…
– Его больше нет.
– Зачем ты пустилась в этот путь, Ана Пауча?
– Чтобы умереть.
– Ничего себе ответ!
– Иного у меня нет.
– А твой сын?
– Это одно и то же.
– Ана, Ана!..
Гитара тоже умирает, издав в агонии последние аккорды.
– Ана Пауча, мне хотелось бы, чтобы ты описала мне крест и храм. Если можно, поточнее. Я уже давно ищу глаза, которые могли бы помочь мне увидеть это… это чудо – как говорят, просто невиданное.
Его смиренные тон поражает старую женщину. Она с удивлением смотрит на его невыразительное лицо, на нем явно читается тревога. Она предпочла бы не рассказывать о том, что видят ее глаза, но если он настаивает… Должно быть, у него есть причины.
– Крест такой же высокий, как полет воронов. Как орлиный полет. Это высоченный камень, он вздымается к самому небу. Намертво стоит.
– Цинично?
– Я не знаю такого слова.
– Неважно. Продолжай.
– Распятия на нем нет. Просто один крест. Голый.
– Крест-шпага, всаженный в землю после победы. Крест силы.
Ана Пауча некоторое время размышляет.
– Да. Все так, как ты говоришь. Кажется, будто он упал с высоты и с силой вонзился в землю, будто его катапультой запустили.
– Ты попала в самую точку, славная моя Ана.
Она молчит. Она пристально смотрит на крест, огромная тень которого черным пятном покрывает каменистую долину. Словно плотная туча геометрической формы, упорно стоящая между планетой и ее солнцем. Кажется, что эта тень хочет поглотить весь земной шар. Ана Пауча знала, что земля круглая, но вот что представляется ей странным в этой тени: она распростерлась на все четыре стороны света и для нее не существует ни естественных преград, ни каменистых холмов, ни сосновой рощи, ни птиц, ни ящериц, ни множество потаенных уголков сьерры, невидимых Ане Пауче. А этот несущий тьма крест она видит, он протянулся до самых дальних ущелий, где прячется солнце, и загораживает его лучи, отчего кажется, будто солнце погасло. Огромная каменная птица, которую гигантская тень делает еще больше.
– Так продолжай же, боже мой! Дай мне увидеть! Разве ты еще не заметила, что я слепой?
Ана Пауча продолжает молчать, несмотря на беспокойство калеки. Она не умеет выразить словами свои чувства… И вдруг выпаливает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72