Телефон для обратной связи был небрежно нацарапан простым карандашом на оборотной стороне той самой фотографии. Но сама фотография произвела фурор – у Кары было тело сирены и лицо, напоминающее Венер эпохи Ренессанса. Но нет, это был не совсем Ренессанс, ибо улыбка Моны Лизы, едва заметная на тонких губах, не обещала чувственных удовольствий, в то время как улыбка Кары навевала мысли о том, что Эдем, хоть и закрытый для людей, все еще существует где-то на грешной Земле.
Кожа у нее была именно такая, какая нередко встречается у итальянок, – приобретавшая прекрасный золотистый без тени красноты оттенок при загаре. Но еще больше впечатляли ее миндалевидные глаза. Зеленоватые, они изменяли цвет в зависимости от ее настроения или от цвета одежды – становились прозрачными, почти аквамариновыми, или же, наоборот, темно-зелеными, словно кожура авокадо. Однажды я брякнул, что ее глаза напоминают мне цвет долларовых купюр. Кара рассмеялась и в ответ заметила: «Что ж, это, вероятно, бывает, только когда я очень голодна».
Набрав номер, указанный на фото, Роттвейлер познакомилась с теткой Кары, Фанни Монтгомери Карсон, проработавшей много лет стюардессой «Дельта эрлайнз» и, как выяснилось, не раз участвовавшей в конкурсах красоты и даже удостоившейся звания «Мисс Флорида». Покорительница сердец южан, Фанни тут же рассказала Ротти, что ее племянница Кара не просто красивая девочка, но и умна и самостоятельна не по годам.
Роттвейлер взяла у Фанни телефон и связалась с родителями Кары. Через пару дней Кара вместе с матерью прилетела в Нью-Йорк. Ее мать также оказалась красавицей, темноволосой и немного располневшей, но с такими же длинными стройными ногами, как у дочери, и столь же очаровательными глазами, излучающими тепло и свет. Кара смогла так приворожить Роттвейлер, что та прониклась неподдельным интересом к ее мировоззрению и философии.
Ротти очень интересовало семейное древо Кары, она любила строить всякого рода предположения, свидетельствующие о ее близком знакомстве с евгеникой. Она делала вывод, что идеал красоты мог проявиться в женщине, лишь когда набор генов строго ограничен и подобран правильно. Но у Кары по материнской линии было намешано столько разных кровей – французская, португальская, ирландская, а также креольская, – что теория Роттвейлер выглядела несколько сомнительно.
– У Кары есть негритянская кровь? – переспросил я.
Роттвейлер уставилась на меня в раздумье:
– Нет, конечно. Это смешно. Она выросла в семье дипломатов, чьи предки когда-то были плантаторами. Ее родители познакомились на дипломатическом приеме, но вообще-то ее отец не был ни послом, ни консулом. Честно говоря, – она понизила голос, – по-моему, он был шпиком.
Я рассмеялся. Роттвейлер решила, что меня развеселила мысль о негритянской крови Кары, но на самом деле рассмешило меня слово «шпик».
– Что это значит?
– Ну, как бы сказать… он работал на определенные службы…
– Службы?
– Разве не ясно? Был тайным агентом. Ты никогда не слыхал о том, что среди дипломатов полно тайных агентов? – Она опять понизила голос, словно сообщала мне что-то сверхсекретное.
– Ах, тайным агентом… Почему вы говорите об этом шепотом?
Она посмотрела на меня так, точно я туповатый ученик.
– Между прочим, я уверена, что он был нечист на руку и работал не на одну, а сразу на две разведки. И у него была тоже смешанная кровь – шотландская, индейская и еще кровь маори или филиппинцев.
Роттвейлер верила, что межнациональные и межрасовые браки способны произрастить «цветок» редкостной красоты. В этой вере, и главным образом в слове «смешение», выражалась вся ее натура. Она была убеждена в действенности смешения генов и в полезности смешения спиртных напитков при приготовлении коктейля. Ротти всегда искала оптимальные комбинации существующих элементов, я даже не сомневаюсь, что она, возможно, специально держала сотрудников, занимающихся выяснением происхождения девушек, которых она намеревалась принять на работу. Уж такой у нее был подход к развитию модельного бизнеса.
Нацисты, как известно, верили в превосходство чистокровных арийцев и считали необходимым культивировать рецессивный ген белокурой расы. Роттвейлер, напротив, верила в некое совершенство, возникающее как результат гибридизации, и в этом плане Америка представлялась ей наиболее плодотворной почвой для великого генетического эксперимента, продуктом которого должен был стать образец безупречной красоты.
Однажды она сказала мне:
– Я сожалею, что мне не попадались женщины, у которых была бы кровь эскимосов и нуэр. Ты можешь это вообразить?
– Что такое нуэр? – полюбопытствовал я.
– Одна из народностей, проживающих в Судане, – пояснила Роттвейлер, – ведущая свое происхождение от древних египтян. Очень высокого роста, хорошо сложены и весьма привлекательны, чем-то похожи на масаев. У них прекрасные носы, совершенные, точно как у Нефертити. Возможно, они ее потомки.
– А при чем тут эскимосская кровь?
– Глаза, Чарли, глаза!
Кара действительно представляла собой редкий экземпляр смешения кровей, но она была всего лишь американкой. Пусть и весьма искушенной, с хорошими манерами и безупречным вкусом, но как только она открывала рот, давал себя знать мичиганский акцент. Она выросла во Флориде и там же закончила школу, но ее родителям довелось так часто переезжать с места на место, что она успела повидать всю страну.
Кара являла собой уникальный случай прирожденной модели, королевы супермоделей. Но в ней всегда оставалось что-то незапятнанное, непогрешимое, почти святое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130