Он мог изумлять, смешить, шокировать, но никто не верил в него так же свято, как он сам верил в себя. Обаяние Веблена заключалось в его легенде, в том, что он единственный живой носитель и наследник духа Пикассо и сюрреалистов. И что примечательно, ему еще и сорока не исполнилось, когда он взялся за мемуары. Он сумел уговорить друзей из Голливуда найти продюсера и снять фильм о его героическом плавании на плоту в Китай, после чего он также нашел продюсеров для записи альбома своих песен и своих джаз-импровизаций. И то и другое было подделкой под стиль великих исполнителей и саксофонистов, но Веблена это не беспокоило. Картины, которые могли бы разместиться на стенах в домах и помещениях средних размеров, Веблен почти не писал, зато для его гигантомании не было помех с тех пор, как он выстроил себе новую студию и музей, занявшие всю земельную площадь бывшего картофельного поля. Пожалуй, сама потребность писать была у него не творческим порывом, а результатом веры в то, что все музеи мира жаждут заполучить его шедевры.
И если вы склонны высоко ценить Веблена как художника, вам следовало еще больше ценить его как дизайнера интерьеров. И здесь я уже говорю без всякой иронии – он сумел сделать огромную комнату уютной, как будуар, завалив ее множеством гобеленов, ковров, драпировок и заставив кушетками. Веблен разбирался в мебели, мог удачно комбинировать предметы различных стилей и эпох. Индийскую бронзу он смешивал с масками Океании, комодами Людовика XVI. Позолота, медь, бархат, нефрит – все это дополнялось его собственной росписью на стенах. В итоге создавалось странное подобие гармонии, которую можно в двух словах окрестить как «Али-Баба в Версале».
Хоть Веблен и был очень высокого мнения о себе и мастерски занимался саморекламой, назвать его снобом язык не поворачивался.
После инцидента с Клариссой я некоторое время держался в стороне от гостей, рассматривая одно из полотен Веблена, полыхающее немыслимо яркими красками – фуксия, пурпур, мраморно-белые, лимонно-желтые мазки. Нечто вроде абстрактного анархизма, в котором смелость граничила с нелепостью, выходящей за пределы моего понимания. По сути, это был портрет, и над всем этим буйством цвета на вишневом фоне выделялась надпись белой краской, явно выдавленной прямо из тюбика: «Месье Даннинг забрался на крышу и отказывается спускаться».
Я как раз размышлял над смыслом этой фразы, когда почувствовал тяжелую руку на плече.
– Фаркар Веблен. Добро пожаловать.
Я повернулся и увидел автора картины собственной персоной, улыбающегося мне из-под своей бороды. Он был одет в арабский кафтан и выглядел как Стивен Сигал в роли Иисуса.
Я представился и протянул ему руку, но Веблен не пожал ее, а сунул мне бокал с кусочками льдами и каким-то коктейлем.
– Абсентовый коктейль. Меня научили его готовить друзья. Как-то раз один русский князь в Париже рассказал мне рецепт. Я держу его в секрете.
– Благодарю. – Я улыбнулся в ответ и попробовал напиток. Он был странный, словно в бокал добавили пару яиц.
– Нравится? – спросил Веблен.
– Дело в том, что я не пробовал абсент и не могу знать, настоящий он или нет.
– Разумеется, настоящий. Я сам все делаю. Я имею в виду картину.
Я рассмеялся его шутке.
– О, я как раз размышлял над содержанием… – Я так и не успел закончить.
– Это из «Фиесты».
– Ах, вот оно что! – Я кивнул так, словно его ответ разъяснял все мои недоумения.
Но на самом деле я не знал, что сказать о его картине, не имел понятия, что писал Хемингуэй в «Фиесте», – последнюю я даже не открывал никогда. Несколько мгновений длилось тягостное молчание, но Веблен вдруг улыбнулся:
– Посвящается потерянному поколению Парижа.
– Картина?
Веблен прищелкнул языком, и я усомнился в правильности своего вопроса.
– Или книга? – Я снова засмеялся, чтобы скрыть неловкость.
– Нет, коктейль, – ответил Веблен, похлопав меня по спине, и разразился хохотом.
На вечеринке Веблена, как и в его картинах, было намешано все, что можно. Гости были приглашены из самых разных сфер и сообществ, но все находили общий язык друг с другом. Особняком держались только художники старшего поколения. Я бы даже сказал, что они выражали всем своим поведением бойкот. Веблен не пытался примирить их с остальными, он вообще не стремился насильственными мерами восстановить взаимопонимание, его все устраивало. Зато персоны из Голливуда чувствовали себя весьма раскованно – папарацци, какие-то полуженственные второстепенные актеры, звезды-однодневки, были и два директора студий. Веблен охотился за директорами, поскольку планировал снять фильм по своему сценарию, с которым носился уже несколько лет.
Конечно же, к нему пришли коллекционеры, множество журналистов, представители модных изданий, критики искусства. Судя по тому, как много было гостей из «Вог» и «Взнити фэйр» и как мало из «Арт ньюс» и «Арт форум», становилось понятно, кто больше интересовался Вебленом – фэшн-индустрия или высокое искусство. Были и скандальные личности, представители прессы, занимающиеся громкими расследованиями типа убийства Кеннеди или смерти Мэрилин Монро. Была там и Рут Берковитц, известная своей скаредностью и саркастическими замечаниями неприятного вида дама в затасканном костюме с яркими потрескавшимися губами. Она ни с кем особо не разговаривала, но за всеми наблюдала. Поговаривали, один раз в год она выпускала книжку и обещала Веблену, что сделает его героем своего будущего романа под названием «Объективное основание».
Илона Воргис из журнала «Вопрос – ответ», старая приятельница Веблена еще со времен, когда она работала редактором «Арт Агора», воспевающая его в своих статьях как лидера экспалсионизма, тоже пришла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130