– Потрать их, иначе потеряешь.
Я зашел внутрь, помахал Вере и легкой походкой направился в отделение аутопсии. Будь скромным, будь обаятельным, будь профессиональным, повторял я себе. И главное – будь всем этим, держа рот на замке.
Когда я вошел, процедура уже началась. Доктор Даванэлле склонилась над пахом Дэшампса, наговаривая увиденное и свои действия на диктофон. Она знала, что именно мне нужно посмотреть, и кивнула в сторону стола у стены.
Там я нашел пачку фотографий, сделанных Чэмблиссом, – его обычная прекрасная работа. Линейка была расположена рядом с надписью над лобковыми волосами Дэшампса: печатные буквы высотой от трех до четырех миллиметров, фиолетового цвета, очень ровные. Я помахал фотографиями в сторону доктора Даванэлле.
– Спасибо, – сказал я, улыбаясь в ее сторону. – Рад снова видеть вас, доктор. Как у вас обстоит дело?…
Прежде чем она оборвала меня, я сам успел это сделать. Я вздрогнул, пробормотал «простите», вернулся к фотографиям и принялся снова перебирать их. Снимки были разными – от полной надписи до отдельных букв. Я никак не мог понять, зачем тому, кто решил это написать, нужно было выбирать столь трудный для восприятия цвет и к тому же писать мелкими буквами. Хотя для мозга, стоявшего за этими преступлениями, это должно было быть так же логично, как, например, арифметические действия.
Я сел и принялся изучать фотографии, пока не начал видеть их даже с закрытыми глазами. Время от времени я переключал свое внимание на доктора Даванэлле. Голос ее был монотонным, глаза сфокусированы на работе. С головы до пят она была одета в голубую униформу. Я попытался угадать форму ее ног под бежевыми брюками и пришел к выводу, что они должны быть стройными, но не худыми.
На выполнение всей процедуры ушло три часа. По ее результатам впоследствии определили, что Питер Дэшампс умер, получив травму головы, а сама голова была отделена от тела лезвием, аналогичным тому, которое использовалось для обезглавливания Джерролда Нельсона, если не тем же самым. Я подошел к Эйве Даванэлле, когда она снимала маску и шапочку, и, прежде чем она успела скрыться, задал свой вопрос:
– Что вы делаете сегодня вечером, доктор Даванэлле? Как насчет чего-нибудь очень спокойного и простого? Перекусить, немного…
Дверь открылась, и на пороге появился Уолтер Хадлстон. Он глянул в мою сторону своими красными глазами, после чего перестал обращать на меня внимание. Менее чем через минуту Дэшампс, переложенный на тележку, уже выезжал из зала. Я снова обратил все свое внимание на Эйву Даванэлле, которая теперь занималась выключением дренажной системы на столе. Без нежного журчания воды по трубкам и металлической поверхности стола в комнате стало тихо, чего-то не хватало.
– Я как раз хотел спросить…
Слова замерли на губах, потому что я понял, что она пристально смотрит на меня. В глазах ее я увидел не знакомый уже огонь, а скорее что-то вроде легкого недоумения.
– Вы звонили мне домой прошлой ночью, не так ли, детектив? – сказала она.
Сердце у меня сжалось. Неудача.
– Я… хм…
– Мы живем в век техники. Даже автоответчики могут определять номер звонившего. Могу я узнать, что вам было от меня нужно в одиннадцать тридцать семь ночи?
Я сократил все свои намерения до основного.
– Я хотел извиниться за тот день. Я говорил, когда должен был молчать. Вы здесь работаете, и распоряжаетесь здесь тоже вы. А мое замечание, что вы после полученного втыка отыгрываетесь на других, было вообще грубым и неуместным.
Она сжала губы и подняла тонкую бровь. От этого она стала почти красивой.
– И на то, чтобы прийти к такому выводу, у вас ушло два дня?
Я покачал головой.
– Нет. На то, чтобы прийти к такому выводу, у меня ушло полчаса, но потом еще два дня ушло на то, чтобы набраться храбрости и позвонить.
Был ли это намек на улыбку? Или только след такого намека? Я, конечно, не давал присяги на Библии говорить только правду и не собирался упоминать о том, что слышал происходящее в кабинете у Клэр, уж больно все это смахивало бы на подслушивание.
– Мое предложение в силе, доктор, – сказал я. – Не хотите ли со мной пообедать? Ничего особенного, я думаю, все очень просто и спокойно. Можем взять с собой по бутерброду и полюбоваться тем, как солнце садится в море.
Она сказала:
– Нет.
Но она сказала это с небольшой задержкой, не так, когда нет говорят быстро и решительно, когда нет – тупик, захлопнутая дверь и сожженные мосты. Такое нет мне было знакомо. Это же было нет, которым люди отвечают, когда их спрашивают Вы точно не хотите еще подливки на картошечку? Это было замаскированное да. Или, возможно, может быть.
– Прошу вас, – сказал я. – Это много для меня значит. Губы ее уже начали складываться, чтобы снова произнести нет. Следующему нет уже потребовалось бы время, чтобы рассосаться, оно было бы сейчас окончательным. Я быстро поднял руки, останавливая ее.
– Просто подумайте над этим, – сказал я. – Я загляну к вам попозже.
На этот раз я был человеком, который забросил блесну и отступил.
Какой-то человек в конце барной стойки плакал, закрыв лицо руками, но никто не обращал на него внимания. Зеркальный шар под потолком разбрасывал вертящиеся зайчики света на мужчин, танцующих под мелодию грустной баллады Бетт Мидлер. Хотя не было еще и трех часов, темный бар наполнялся идущими с работы людьми, которые сливались с теми, кто околачивался здесь с самого открытия. Толстяк с коровьими глазами оценивающе посмотрел на меня и выразительно облизнул пухлые губы. Я подмигнул ему и, отвернув полу куртки, показал кобуру под мышкой. Он тут же исчез, как дым во время урагана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104