Т_Р_Ю_К_А_Ч_Е_С_Т_В_О
Глава "Т",
подаренная автору гением рапидной новеллы Р. Нерголиным
Тут надо сказать, что собирались мы всегда исключительно мужской
компанией. Были среди нас и женатые, и разведенные, и холостые, и женатые
вторично, и никто, конечно, ничего против женщин не имел, но негласное
правило было все же такое: "Только джентльмены".
Собирались - где когда придется. То у Шушуни Майского, талантливого
филографа и литературного дуэлянта, то в коммуналке у пожарника Бориса
Бруденко, мастера по сюжетам и женского любимца, то в роскошных
высокопотолочных апартаментах редактора научно-культурного журнала Гака
Чукова, сына двух академиков, то в набитой книгами двухкомнатной квартире
филолога Паладина (Ладика) Гриммова, литературного каратиста, то у
вольного переводчика с португальского Володи Набакова, любителя
баснословной электромузыкальной техники и специалиста по убыточным
гешефтам... Да что и говорить - двенадцать нас было, близких по духу
друзей, удачливых в выборе призвания, менее удачливых в укладе личной
жизни и уж вовсе далеких от удачи в смысле литературного признания.
Игоряша был тринадцатым, и у него мы не собирались ни разу. Мы даже
не знали толком, где он живет. Раз как-то Игоряша-второй упомянул Сивцев
Вражек, месяца через два обмолвился насчет Строгино: мол, улица такая-то,
дом и квартира такие-то. Наш психолог Герард Экудянов - человек, ленивый
на хождение по редакциям, но неизменно скорый на дружеское участие, -
однажды не поленился, съездил в Строгино. Игоряша не объявился на
очередном сборище, и Герард, вообразив, что он болен, помчался навещать.
После часа блужданий нужную улицу он нашел, нашел и дом, затерявшийся
среди белобетонных близнецов. Но с квартирой вышла престранная история. На
площадке оказалось четыре квартиры с одним и тем же - вроде бы Игоряшиным
- номером. И из всех дверей выходил на звонок один и тот же человек
гигантских размеров - усатый грузин в майке клеш и трусах галифе,
раздраженно повторявший, что его фамилия Сармисегетузидзе и никаких Игоряш
он знать не знает. На четвертой и последней попытке Герарда обрести
Игоряшу грузин Сармисегетузидзе рассвирепел и спустил потерявшегося
Экудянова с лестницы. Визит оставил у Герарда неприятные, но очень смутные
воспоминания - лишь дикая грузино-дакская фамилия въелась в сознание, - и
от поисков Игоряши мы с той поры отказались. На наши сборища он являлся
всегда без приглашения, безошибочно угадывая место и время.
И не болел, как выяснилось, никогда.
С Игоряшиным телефоном тоже было занятно. Никто из нас не знал его.
Но бывало, когда филансер Никита Котляренко - умелый компилятор
иностранной прессы, летописец и ктитор нашего кружка - садился у телефона
и начинал обзванивать всех, чтобы назначить очередную встречу: набирал
номер физика-ядерщика Петра Кровского - покорителя "черных дыр", или номер
художника-шрифтовика Булата Аникаева, филигранного резчика по сандаловому
дереву и сочинителя рассказов в стиле "шпрух", или номер замученного
эфиром телережиссера Рубенида Нерголина, автора нашумевшей передачи "ХХХ
век", - в трубке вдруг раздавался характерный, слегка заикающийся голос
Игоряши: "П-привет, ст-тарик! К-как хорошо, чт-то т-ты мне зв-звонишь.
Т-ты прямо т-телепат! Я т-только собрался набрать т-твой номер, - а т-ты
т-тут к-как т-тут. К-когда соб-бираемся? Не п-пятого ли? Я т-так и з-знал.
Не у Лад-дика ли? От-ткуда мне из-звестно? Инт-туиция, ст-таричок!..."
Никита клал трубку и некоторое время сидел, окаменев лицом и
уставившись в пространство. Через две-три минуты удивление стиралось из
памяти.
Как-то раз мы в полном составе - правда, без Булата Аникаева - сидели
в комнате Толи Каштаркина, манипулятора и поклонника синекдохи. Мы сидели
в комнате, полной сюрпризов, и, пребывая в отличном настроении,
наслаждались фокусами Толи. Он вытаскивал из наших карманов колоды карт,
жонглировал шестнадцатью шариками, извлекал изо рта длинные гирлянды
бритвенных лезвий, играл веревочками, связывая их в немыслимые узлы, из
которых вырастали живые цветы и вылетали бабочки, превращавшиеся в клочья
газетной бумаги, ломались пальцами металлические рубли-монеты с ружейным
треском, чтобы тут же предстать перед нашими глазами целехонькими. Все
расслабились, никто в тот день не принес новых рукописей, а обсуждать
старые не было смысла. По комнате перепархивали сочные анекдоты. И вдруг,
когда Шушуня Майский, матерщинный жизнелюб, ввернул что-то совсем уж
полисексуальное, обрисовав картину, от которой все застыли с разинутыми
ртами и слезами на глазах, в воздухе раздалось сдавленное девическое
хихиканье. Абсолютно точно, что девическое - никто из нас таким голосом не
обладал. Мы изумленно переглянулись и раздумали смеяться, а Игоряша
скорчил недовольную мину.
- Оленька! Я же умолял тебя быть сдержанной, - укоризненно произнес
он. - Я взял тебя при условии строжайшего молчания, а теперь пеняй на
себя, - и Игоряша небрежно взмахнул рукой.
На подоконнике появилась фигура потрясающе красивой девушки в изящном
платье сафари. Она залилась краской и уткнулась лицом в ладони - то ли от
хохота, то ли от смущения.
- Разморожу завтра! - холодно и странно заявил Игоряша и вторично
взмахнул рукой.
Девушка исчезла, словно в кинотрюке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24