Дома я перерыла весь шкаф, в поисках нужного девайса для дьявольской мессы с участием меня и сахара, и не нашла.
— Мам! — Крикнула я из комнаты. — У тебя белая простынь есть? Новая и без рисунка чтобы.
— Единственную новую белую простынь… — В комнату вошла мама, — …я берегла для твоей первой брачной ночи. Хотела чтоб всё как у людей.
— У каких людей? — Я запихивала обратно в шкаф постельное бельё. — У ебанутых, которые простыню с утра на забор вывешивают?
— У нас забора нету. — Ответила мама, и я так и не поняла: если б забор был — она б простыню туда повесила что ли?
— А простыня есть?
— А простыня есть.
— Давай её сюда. Давай, и не спрашивай зачем. Я на ней буду строить своё счастье.
— Под девстенницу собралась косить? — С сомнением посмотрела на меня мама. — Я, конечно, не Станиславский, но ничего у тебя не получится.
— Посмотрим. — Я захлопнула дверь шкафа, и протянула руку: — Давай простынь.
На часах было без четверти двенадцать ночи. Если я всё правильно рассчитала, то пяти минут мне хватит для ритуала с сахаром и простынёй, и за десять минут я успею добежать до перекрёстка, на котором ровно в полночь сотворю заклятие и рассыплю овёс.
Я расстелила на полу простыню, скинула халат, и оставшись в одном пупочном пирсинге зачерпнула горсть стобаксового сахара, и начала усердно втирать его в свои сиськи, приговаривая:
— Как сахар этот бел и сладок — так чтоб и тело моё белое было таким же сладким для мужа моего неверного. Чтоб как без сахара человек жить не может — так чтоб и без грудей моих молочных жить не мог мой муж неверный. Как…
Скрипнула дверь, и в приоткрывшейся щели показался голубой глаз младшей сестры Машки. За долю секунды этот глаз оценил обстановку, и вытянулся из щели как перископ.
— Лида, ты ёбнулась? — Дверь распахнулась и на пороге появилась сестра. Вся целиком. — Ты чего это делаешь?
— Без грудей моих молочных жить не сможет мой супруг неверный! — Отчаянно крикнула я, поняв уже, что сбилась с текста, и что ритуал теперь надо проводить заново.
— Почему не сможет? — Удивилась сестра. — Ты-то, вон, как-то живёшь всю жизнь без грудей молочных. Ну и Вовка проживёт. Тем более, что он с тобой уже и не живёт.
— Иди отсюда, дура! — Заорала я на сестру. — Я ритуал сотворяю! Я мужа возвращаю! А ты пришла и всё испортила, бестолочь!
Машка устыдилась, присела на корточки, собрала с простыни сахар и протянула мне:
— Так это… Дверь надо закрывать. Раз ритуал у тебя. Хочешь, я тебе этим сахаром спинку потру, а?
Я завыла.
— Без сахара Вовка жить не может, сука неверная, и без сисек Лидкиных не проживёт, потому что сдохнет от скуки. — Зачастила Машка, размазывая по моей спине сахар. — Ты катись-катись, сахар, по грудям Лидкиным молочным, и прикати нам обратно мразь неверную, и зарплату его большую. Как-то так?
— В общем-то, всё так. — Я шмыгнула носом. — Даже лучше чем в бумажке написано. Про зарплату очень верно всё сказала.
— А дальше что? — Сестра горела желанием помочь, и исправить свой косяк.
— Дальше сахар этот надо собрать, а когда сюда Вовка придёт — как угодно этим сахаром надо его накормить.
— Я могу его за руки держать, а ты тогда в рот ему сахару сыпани. Пусть жрёт. — Выслужилась передо мной Машка.
— Проще компот сварить, и угостить его. — Я озвучила здравую мысль, и сестра со мной согласилась.
На часах было без пяти двенадцать.
Я ойкнула, и начала быстро одеваться, попутно повторяя вполголоса заклятие, которое надо сотворить на перекрёстке через пять минут:
— В поле богатом есть нора засрата, там срамной порог, там живёт хорёк. Поди, дристунья, с той норы на соперницу мою коварную!
— А это ещё что? — Изумилась Машка.
— Это я щас на перекрёстке читать буду. — Пояснила я, застёгивая джинсы. — Я понос на Вовкину тёлку нашлю. Алый и буйный.
— А чо только понос? — Удивилась сестра. — А проказу наслать дорого очень? А язву сибирскую? А СПИД, сифилис и гарденеллёз?
— Сдурела? — Я даже перестала одеваться. — Нахуй мне потом Вовка нужен будет с таким букетом? Это ж вся его зарплата пойдёт на пожизненные таблетки! А понос это незаразно. Будет она дристать неделю, Вовке надоест, и он ко мне обратно придёт. Я-то не дрищу. Да и грех это — проказу насылать. — Спохватилась я в самом конце, высыпала себе в карман овёс, и открыла входную дверь:
— Ну всё. Я пошла.
— Я с тобой! — Засуетилась Машка. — На улице темно уже, а ты одна. Я тебя провожу.
— Бабка мне сказала, что после сотворения заклятия надо молча идти домой, и всю дорогу нельзя ни с кем разговаривать.
— И что? — Сестра уже застегнула куртку. — Я с тобой разговаривать и не собираюсь. Я просто тебя провожу туда и обратно. Идём, идём.
До перекрёстка мы добежали как раз к полуночи.
И откуда в такое время на дороге столько машин? Я ещё понимаю, был бы это центр города, так ведь самая окраина! Дальше только Крыжополь!
На светофоре зажёгся зелёный человечек, и поток машин с четырёх сторон замер на пятнадцать секунд. Я выскочила на середину перекрёстка, хапнула из кармана горсть овса, и воздела руки над головой:
— В поле богатом! Есть нора засрата! Там живёт хорёк! Дрищет под пенёк! Дристани и ты, моя соперница! — Я решительно швырнула куда-то овёс, и тут зелёный человечек сменился красным, и поток машин двинулся мимо меня.
Из каждого окна проезжающей мимо машины на меня смотрели большие глаза водителей. А кто-то даже откровенно ржал.
— Заново! Заново хуячь! — Закричала мне с тротуара Машка. — Ты всё неправильно сказала! Быстрее читай, валить надо!
— Срёт хорёк в своей норе! — Отчаянно завопила я. — Дрищет утром в конуре! Обдрищись и ты, моя соперница!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181