Некоторые их них обожают созерцать выпирающие сквозь кожу кости, находя их прекрасными, словно драгоценности, а я свои кости тщательно прячу. Они причиняют мне боль. Я хотела стать тоненькой, не подозревая, что попаду в эту роковую ловушку — в неосознанное стремление к самоубийству. Но я не хочу умирать. В какой-то степени я хотела протестовать против чего-то, но это что-то многолико. Это недостаток материнской нежности, это мой скверный характер, требовательный и властный под личиной покорности. Я не хотела быть в отдалении от жизни моего отца и одновременно не хотела в ней участвовать. Даже сегодня, в этом месяце июне, сидя с зондом в носу, я не могу понять всего, что со мной произошло.
Слова имеют символическое значение. Я хотела стать истощенной, хотя это было и некрасиво. Я решила не замечать своего уродства, укрыв его разнообразной, подобающей случаю одеждой. Если бы меня не называли жирной коровой, я, быть может, отдалась бы во власть природы, и обмен веществ заработал бы. Некоторые подростки обретают нормальный вес после гормонального взрыва, и природа часто все делает правильно. Я хотела повлиять на природу… и она меня наказала. Сейчас я уже взрослая, я могла бы ходить, дышать, бегать, танцевать, кататься на велосипеде, но тогда я боялась чужих взглядов, мальчиков и маленьких насмешников из коллежа, взглядов тех, кто меня окружал. Я возненавидела себя за то, что любила есть, за то, что не могла ограничить себя «нормальным» количеством еды. Я пошла ко дну, и вот теперь вынуждена вести непростую жизнь вдвоем с кормилицей в виде макаронины. Я люблю Гастунэ так же сильно, как и ненавижу.
Я люблю Гастунэ, потому что на перекрестках он помогает мне переходить улицу, машины останавливаются перед «бедной девочкой с трубкой в носу». При этом я поднимаю настроение сестре Кло, обращая свой «назально-желудочный» образ в сторону смеха.
Я люблю Гастунэ, потому что меня пропускают без очереди к кассе супермаркета.
Я ненавижу Гастунэ, потому что он закармливает меня и заставляет толстеть, что немедленно вызывает мое сопротивление, и я опустошаю мешки в раковину или в туалет, молча и грозно покрывая Гастунэ оскорблениями. Мерзкая, гнусная и отвратительная трубка! Змея возится у меня в мозгу, уговаривает хранить верность анорексии и бороться с другой, наполненной жидкой и бесцветной едой змеей, которая вползла в нашу жизнь.
Я не казалась себе некрасивой в тот период, когда мой вес колебался от шестидесяти пяти до пятидесяти восьми килограммов. Но я не захотела остановиться на том моем образе, потому что мной завладела болезнь, мне нужно было худеть и худеть дальше. Было уже слишком поздно. При пятидесяти восьми килограммах я была очень тоненькой, на грани худобы — показались кости, образовались впадины на плечах, выступал позвоночник. Я могла обхватить пальцами обтянутую кожей ключицу, положить две или три монетки в ямки вокруг них. Нажав на свои бока пальцами, я чувствовала ребра. Это было больно, но мне хотелось трогать тело, которое отражалось в зеркале, я не понимала, кого вижу перед собой. Я с трудом верила своим глазам, поэтому трогала и ощупывала себя, надеясь, что проснусь, если ущипну себя достаточно сильно.
Почему я такая худая и некрасивая? Это видение — там, перед зеркалом? Это правда? Это я? К сожалению, никаких видений не было, и это действительно была я. Я превратилась в бестелесное существо, пора было остановиться… Да, но если я остановлюсь, я снова растолстею. И страх снова растолстеть был сильнее страха умереть от истощения. Я старалась питаться «нормально», но тогда «нормальными» для меня были овощи, натуральный йогурт и фрукты. И я продолжала терять, и не только вес, но и контроль над своим телом и над своим сознанием, которым овладела змея, беспрестанно повторяющая: «Не ешь. Оставайся такой. Забудь о мешках, спускай их в туалет. Тебя откармливают, как утку».
Утку, похожую на скелет. Я не переношу прикосновений, я кричу, если меня обнимают за шею. Мама говорит мне: «Посмотри на себя. Ты живой скелет. Однажды одна косточка сломается, и ты рассыплешься по земле». Мои лодыжки стали толщиной с запястья, ноги больше не держат меня.
— Да, я знаю, знаю…
А тем временем не могу уже мыться перчаткой для душа, так как чувствую сквозь нее свои кости, и этот контакт нестерпим, я испытываю физическую боль. Я использую тюлевую салфетку, она мягче. Я моюсь много раз на дню. Я не люблю ощущение липкости, возникающее на коже в течение дня. Мне кажется, что жир просочится внутрь тела, и я потолстею. Я хочу, чтобы моя кожа была сухой, она и есть очень сухая из-за постоянного мытья и разнообразных лишений и так сильно натянута на костях, что мне больно ложиться в постель.
Я похожа на скелет из кабинета биологии, только сверху еще сохранилась кожа. Объем груди 80А и рубцы. Я считаю, что грудь — это самая привлекательная для мужчин часть женского тела. Меня тревожит то, что у меня больше нет груди. Если я опять потолстею, вернется ли она? Моя грудь умерла. Ужасно иметь что-то мертвое на месте груди.
Больная Жюстин начинает сердиться на змею за это. А змея отвечает, что первая часть тела, которая растолстеет, — это ляжки, что не доставит Жюстин удовольствия. Я не хочу, чтобы мои ляжки касались друг друга — это навязчивая идея. Между ними должна обязательно проходить моя ладонь, меньшее расстояние недопустимо. Недопустимо для кого? Профессор уже говорил мне, что я не первая больная, у которой на эту тему пункт помешательства. Психолог из больницы утверждает, что касающиеся друг друга ляжки — вещь самая естественная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38