Он уступил ей потому, что она ввела его в заблуждение постоянной ложью.
Я думаю, что она скоро вернется в больницу. Сесиль обнимает меня, вытирает слезинку и уходит.
Она мчится к срыву с карамельными пирожными с заварным кремом. После чего найдет туалет и освободится от последствий обжорства. Инфернальный цикл.
Мы обещали писать друг другу, и я получаю от нее весточки. Она вернулась домой, встретилась с дочкой, она довольна, желает мне много мужества и добавляет: «Я знаю, что у тебя все получится». Банальные слова, написанные мелким детским почерком, на банальной почтовой открытке со зверюшкой, которая говорит: «Я целую тебя сто раз».
Я отвечаю ей, что у меня все хорошо, что у меня новая соседка, милая, но немного странноватая. Сесиль отвечает, что у нее опять были приступы: «Вчера я немножко сорвалась, наелась пирожных с заварным кремом и кремовых десертов, но все наладится. Диетолог придет ко мне на дом».
Я вышла из больницы на восемь недель позже Сесиль. За эти два месяца я получила десяток писем, в шести или семи из них говорилось о приступах. В последнем письме, которое я получила, уже покинув больницу, Сесиль писала, что дела идут не очень хорошо. Я догадываюсь, что это «не очень хорошо» опаснее, чем можно подумать. Сесиль пишет о новой госпитализации через неделю. Я желаю ей мужества, надеюсь скоро ее увидеть, приглашаю войти в состав группы слова профессора.
Я отправила ей письмо в пятницу утром, а в пятницу вечером узнала, что она умерла.
28 октября 2005 года, черная метка. Вечером я пришла на собрание группы слова профессора. Увидев меня, он прервался на полуслове.
— Жюстин, напомни мне о том, что позже нам надо поговорить.
Он взял меня за руку и отвел в соседнюю комнату.
— Я должен сообщить тебе плохую новость. Ты помнишь Сесиль, твою соседку по палате? Ее нашли мертвой в постели, она опустошила себя рвотой. Нехватка калия, сердечный приступ.
Меня словно ударили дубиной по затылку. Я заливаюсь слезами.
Ее мама увидела на кровати (рядом с неподвижным телом дочери) одно из моих писем. Потом она прочла ее дневник, нашла нашу переписку. Сесиль оставила мне следующие слова: «Даже если я не выкарабкаюсь, я очень хочу, чтобы выздоровела Жюстин, потому что я очень люблю эту девочку, она — чудо».
Мама Сесиль не знала, как поступить. Должна ли она сообщать мне об этом или нет? Нужно ли ей мне звонить? Профессор избавил ее от тяжких сомнений и предупредил меня. И вот я оплакиваю подругу по несчастью. А мое последнее письмо? Оно не помогло, оно ушло к живой, а пришло к постели мертвой. Ее последний приступ с карамельными пирожными с заварным кремом стоил ей жизни. У Сесиль было мало друзей, а я ее выслушивала, не осуждала ее поведение и ограничивалась простыми пожеланиями: «Будь внимательней к себе», «Заботься о своем здоровье».
Я не мешала ей устраивать приступы рвоты, я не доносила на нее врачам и считаю такие вещи недопустимыми. В любом случае, следить за больными должен специалист по питанию. Но я поддерживала ее, уговаривала ходить куда-нибудь, снова начать работать. Она так хорошо ко мне относилась, я думаю потому, что заболела где-то лет в семнадцать и я напоминала ей ее саму в этом возрасте. Сесиль надеялась, что я поправлюсь, потому что у меня болезнь только началась, не то, что у нее, страдавшей, к несчастью, уже слишком давно. Шестнадцать лет нездоровья, тревог, навязчивых неврозов, кризисов, худобы и постоянной рвоты. Я думаю о ее матери, о маленькой одинокой дочке, такой хорошенькой на фотографии, украшавшей стену палаты. Я пишу бабушке дочери Сесиль, спрашиваю о новостях, я словно чувствую свою ответственность за эту ужасную смерть.
В конце концов у меня не остается больше слез.
Я прихожу в гнев. Я должна была… не знаю… поговорить с ее матерью, вмешаться, сделать что-нибудь… Но что? Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что она бессознательно стремилась к смерти, что змея душила ее день за днем все эти годы, что у Сесиль не было сил избавиться от нее. Как многие из нас, она не верила в неизбежность смерти. Я вспоминаю время, когда я сама наивно думала: «Если я начну умирать, я поем и не умру…»
Сесиль, в отличие от меня, не повезло. Внешне она казалась веселой и возбужденной, но я чувствовала, что это проявления болезни. Я находилась в больнице, восстанавливая силы, в предчувствии трудного, но совершенно реального выздоровления. А у Сесиль был другой случай. Я не понимала ее внутреннего состояния, не знала ее прежних страданий, и, несмотря на то что эта смерть вызывала у меня гнев, я была вынуждена остаться лишь беспомощным ее свидетелем. Она посвятила мне несколько строк в своем дневнике, значит, она почувствовала во мне силу, о присутствии которой я сама не подозревала.
В то время я начала открываться другим людям.
Я разговаривала с ними, меньше прятала свои мысли. Госпитализация стала для меня началом конца болезни. Я была на правильном пути, Сесиль уловила проблеск надежды, который когда-то видела и сама. А может быть, и не видела…
Узнав обстоятельства смерти Сесиль, я некоторое время все равно не могла в нее поверить. Я думала, что, возможно, меня просто хотят напугать, говоря, что она опустошила себя рвотой, что у нее обнаружилась нехватка калия, за которой последовал сердечный приступ. Если бы я не знала подробностей, я решила бы, что это самоубийство. И такая мысль до сих пор иногда приходит мне в голову, поскольку нарушения режима питания, если их вовремя не остановить, являются неосознанным, медленным и неявным самоубийством — ежедневным страданием.
Это была после кончины моей прабабушки вторая встреча со смертью в моей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38