— С Чельцовой, с Софьей Петровной? — переспросил я жену, немного удивившись ее вопросу.— Как же, знаком! Она главная распорядительница в нашем комитете попечительства о сиротах и калеках. Разве я тебе не говорил?
— Нет, не говорил,— ответила Саша, отрицательно качая головой.
— А ты разве не знаешь, что спросила о ней?
— Нет, так... Говорят, это дурная женщина,— несмело сказала Саша, пытливо смотря на меня.
— Как тебе сказать? Шаблонная светская барыня из отцветающих львиц и скучающих благотворительниц. Таких, как она, целая масса, и все они выкроены по одной мерке, па один фасон. Ничего интересного, ничего оригинального. А тебе кто о ней говорил?
Она замялась и ответила:
— Так мельком слышала у мамы, как-то говорили о благотворительницах, упомянули и о ней и сказали, что ты знаком с нею.
— И даже, может быть, по обыкновению, постна?-ничали о том, что она ухаживает за мною или я за нею? — спросил я, неприятно почувствовав, что кто-то подсматривает за мною и передает свои наблюдения моей жене.
— Ты, кажется, сердишься? — спросила в недоумении Саша, не без удивления глядя на меня своими наивными детскими глазами.
— Да, сержусь,— уже запальчиво ответил я.— Я не люблю ни шпионства, ни подозрительности. Да, я знаком с Чельцовой. Она всегда ухаживала за мной, ухаживает и теперь. Ты так это и скажи тем, кто наушничает тебе. Вероятно, это твоя мать? Ей хочется, чтобы ты начала ревновать меня. Ну, так я тебе скажу на это, что я презираю ревность жен. Рез-нуют те, которые не верят в честность своих мужей, не верят в искренность их любви, не имея на то никакого права.
— И ты сердишься, считая меня именно такой женой? — проговорила Саша, сдерживая слезы.— Бог с тобой!
Она говорила просто, печально; в ее голосе звучала скорее грусть, чем упрек.
Мой гнев сразу утих. Я хотел что-то сказать. Саша тихо, с опущенной головой пошла из комнаты.
-— Саша! Саша! — окликнул я ее молящим голосом.
— Нет, нет, я вижу, голубчик... что я должна молчать...— прерывающимся голосом проговорила она.— Там, у матери, молчать... здесь молчать... Господи, что же это за пытка!..
Я бросился к ней, сжал ее в объятиях, стал целовать ей руки.
И опять прошла эта весенняя гроза, опять прошла, очистив воздух наших отношений: я выяснил Саше, что никогда я не пробовал даже ухаживать за Чельцовой; она сказала, что она даже на минуту не заподозрила меня ни в чем; она заговорила со мной о Чельцовой просто потому, что слышала о моем знакомстве с Чельцовой и хотела узнать, что это за женщина, как я знаком с нею. Это было так просто, так попятно. Ведь расспрашивала же она меня о моих знакомых мужчинах, о моих заседаниях в ученых обществах, о моих служебных занятиях. Она интересовалась всем, касавшимся меня, как настоящая подруга моей жизни, как моя спутница в жизни.
Но бесследно эта гроза не прошла: Анна Петровна, ее племянник и племянница начали подстерегать меня, начали наушничать Саше о моих отношениях
к Чельцовой, и Саше приходилось сильно воевать с ними, оспаривать их предположения, защищать меня перед ними и молчать передо мною, боясь, что я окончательно рассорюсь с ее родными и прекращу всякие отношения с ними. Если бы я поссорился только с ее двоюродными братом и сестрою, она, вероятно, не опечалилась бы особенно сильно, по моя ссора с ее матерью тяжело отозвалась бы па ней, так как она горячо любила свою мать...
— Мне надо поговорить с вами, Николай Николаевич!
С этой фразой, сказанной тем особенно торжественным тоном, которым приступают к объяснениям по поводу «историй», обратилась ко мне однажды Анна Петровна, заехав ко мне, когда Саши не было дома. Я немного удивился и ее появлению у меня в необычное время, и торжественности ее вида непреклонного следователя и судьи.
— Чем могу служить? — спросил я, приглашая ее сесть и предчувствуя не без раздражения начало каких-то дрязг.
— Вы знаете, что счастие моей дочери мне дороже всего,— сухо начала она, церемонно присев на кончик стула,— и потому, конечно, не удивитесь, что меня глубоко волнует все, что угрожает этому счастию.
— До вас опять дошли какие-нибудь сплетни,— уже несколько раздражительно произнес я.— Вы бы лучше сделали...
—- Я личных советов не спрашиваю,—резко перебила она,—и знаю, что лучше и что хуже. Слава богу, пробилась всю жизнь своим умом и подняла на ноги дочь.
— Глубоко уважаю вас за это,— сдержанно сказал я.— Но дрязги и сплетни...
— Я не сплетница и сплетен не люблю,— ответила она строго.— Вы, кажется, хорошо знаете, что все мои знакомые и друзья знакомы и дружны со мною по десяткам лет, и никогда между нами не происходило никаких мелочных дрязг и сплетен.
Я это действительно знал. Ни у кого не встречал я таких прочных дружеских связей, как у Анны Петровны. Ее все уважали за серьезность ее отношений к друзьям, к ней все шли за советом в затруднительных случаях жизни.
— Что же вас волнует? -— спросил я ее сдержанно.
— Вы делаетесь сказкой города,— проговорила она.
-Ах, это - начал я, поняв, что речь поведется о Чельцовой.
Она перебила меня.
— Дайте мне кончить. Вы делаетесь сказкой города, говорю я. Все встречают вас разъезжающим всюду с госпожой Чельцовой.
Я рассмеялся и пояснил:
— Я и она члены комитета попечительства...
— Оставьте это,— перебила она меня снова.— Членов комитета десять, а разъезжаете с ней именно вы...
Я снова открыл рот, чтобы возразить, она остановила меня уже совсем строптиво:
— Не перебивайте меня, говорю я вам. Вы скажете, что вы с нею хлопочете о делах попечительства, что она избрала именно вас для этих хлопот, что ни у кого нет столько свободного времени для этих хлопот, сколько у вас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14