Антересу-то только мало в вас... Ваш же щенок Гришка сказывал, что видел в замоч-
ную скважину, как ты с Егор Александровичем целовалась...
— Врете вы!—крикнула потерявшая всякое терпение девушка.
— Не я вру, а Гришка врет... да еще бабушка надвое сказала, врет ли...
— Низкая вы душа, вот вы что!
— Ах, боже мой, какая сердитая, да не страшная! Ты-то, простая душа, барской любовницей хочешь быть... И то сказать, мать твоя тоже беременною от барина была, когда за твоего отца, за Прокофья-то, ее выдали... Через шесть месяцев и ты родилась... Барская родня вы все... Хамы...
Потом, взглянув с презрением и злобой на молодую девушку, она прибавила:
— А вот если бы ты не грубила, когда благородные люди с тобой разговаривают, так я бы тебе сказала, что мне Софья Петровна говорила насчет своих прожектов женить своего Егора Александровича.
— Женить! —воскликнула с испугом Поля.
— Да-с, женить!.. И невеста уж есть... Не ты, не ты, голубушка!.. Говорить-то только я с тобой теперь не Желаю, после твоих грубостей... На край света от вас уехала бы...
Старая дева свернула свое вязанье, вздернула высоко голову и с гордым видом зашагала к выходу. Молодая девушка, опустив на колени руки, замерла па месте.
Агафья Прохоровна направилась к левому флигелю, носившему у Елены Никитишны, мухортовской домоправительницы, название «странноприимного покоя». Когда в деревню приезжала генеральша Мухор-това, к ней тотчас же собирались разные приживалки и странницы. Кормить этот люд, потешаться над ним, выслушивать всякие деревенские сплетни, это было одной из слабостей Софьи Петровны. Войдя в среднюю комнату странноприимного покоя, Агафья Прохоров-, на прошла на маленькую террасу, выходившую в-глухую боковую часть сада, охватывавшего барский дом с трех сторон. Здесь на ступенях сидела опустившаяся и обрюзгшая пожилая женщина, вся в черном, с головой, покрытой, несмотря на полуденный зной, большим шерстяным черным платком. Услыхав за собою шаги, женщина тяжело и глубоко вздохнула, сжав
в трубочку толстые губы и подняв вверх заплывшие жиром глаза. Ее лицо вдруг приняло, на всякий случай, набожное выражение, точно она молилась в душе.
— Что вздыхаешь, мать Софрония? —- небрежно спросила Агафья Прохоровна, присаживаясь тоже на
ступеньку.
— О мире, мать моя, о мире сокрушаюсь,—отозвалась мать Софрония, снова тяжело вздыхая.
—- Да, уж нечего сказать, нынче свет! — раздражительно проговорила Агафья Прохоровна.— Не смотрела бы на людей!
Она помолчала с минуту.
— Сегодня меня с самой ранней зари на черта посадили! — со злобой отрывисто произнесла она.— Только проснулась, Гришка дерзостей наделал... таких, таких, что и теперь всю мутит!.. Без порток в его годы-то еще мальчишки ходят, а он туда же, дерзости! Пошла жаловаться Софье Петровне, так Елена Ники-тишна меня же вышутила! Шутиха я им досталась!.. Потом пошла смотреть флигелек Егора Александровича, как там всё и прочее, а Прокофий, старый хрен, вдруг мне и выпалил: «Вам тут не место: молодой барин еще приедет, да увидит, так рассердится: приживалок-то да салопниц, сами знаете, он не жалует!» Это я-то приживалка, я-то черносалопница! И тоже точно королевича какого ждут, возню подняли, все скребут и моют. В трубу все выпустят, тогда и в грязи еще находятся! Невеста-то еще пойдет за него либо нет, а без женитьбы... долгу-то тоже больше, чем волос на голове. А тоже не всякая пойдет, видя, как дом-то весь хамы в свои руки захватили, да что он и сам с хамкою связался... А еще ученый, философ!..
— Ох, грехи, грехи! — с набожным вздохом проговорила Софрония.— Правда уж, что хамы всем правят. Не угоден им — и Софье Петровне не мил будешь...
— Уж чего! По их дудке пляшет! —произнесла Агафья Прохоровна с презрением.— И ты посмотри, сколько их, и все одна семья. Ты посчитай: губернаторша мухортовская, Елена Никитишна,—- раз, потом двоюродный ее братец, Прокофий, дворецкий,— два, принцесса его доченька, Пелагея Прокофьевна,— три, Гришка щенок, крестник Елены Никитишны,—
четыре, Дорофей, кучер, тоже свояк им,— это пять, да почитай что все — и Митюшка-повар, и Глашка-горничная, и Анна-скотница, да все, все роденька Елены Никитишны... Вот уж истинно саранча насела... Только вот не знаю, кто теперь при Егоре Александровиче камердинером состоит. Кажется, у них некого было из своих-то к нему приткнуть...
Она вдруг что-то вспомнила и засмеялась.
— Впрочем, и то сказать, между собою родня, да и Мухортовым не чужие. Елена-то Никитишна, известно,— дедушкин грех, мухортовская кровь. Ну, и Про-кофий-то, говорят, когда еще в казачках состоял, старой барыне уж больно потрафить умел, а потом жену взял на третьем месяце беременную. Пелагея-то тоже ведь барского рода... Только таким-то... вот у нас поп такой-то дочери вдовой солдатки имя Епистимьи дал. Солдатка взвыла, а он и говорит: «Какие же имена я после того законным детям буду давать? Твоя незаконная, пусть Епистимьей и будет». Так ее и зовут теперь Епистимья да Епистимья... Другого и прозвища нет...
— Уж что говорить! Известно, по грехам и наказание,— сонливо согласилась Софрония.
— А наши хамы думают и точно, что они мухортовские сродственники,— продолжала горячиться Агафья Прохоровна.— А таких-то сродственников ради одного стыда держать бы в доме не следовало! И ведь как забрали в руки Софью Петровну! Так ею и вертят, так и вертят... До чего только дойдет: как крепостпые-то были, так можно было эту орду содержать да ублажать, а теперь капиталы-то подбираться что-то стали, именье-то заложено-перезаложено... Тоже ведь Елены Никитишны братец управлял, охулки на руку не положил, теперь только за прекращением живота вакансию оставил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67