— Идите, идите! — сурово продолжала она выкрикивать.— На грех вы все меня толкаете, на смертный грех!.. И бог вас накажет, если я... Господи, видишь ты, не вольна я в себе! — воскликнула она, обращая безумные глаза к образу.
Прокофий испугался не на шутку.
— Полно, полно!— заговорил он.— Ну, перемелется... Вот водички выпей...
Он дрожащими руками торопливо налил в стакан воды и подал Поле. Она бессознательно выпила воду и почувствовала озноб. Не прошло и получаса, как ей стало хуже. Ее била лихорадка. Ее силы настолько ослабели, что ей пришлось лечь. Егор Александрович, услыхав, что Поля захворала, поспешил за доктором...
Дней пять молодая девушка .-не вставала с постели. Ее физические силы были надломлены, но не-
сколько дней, проведенных в постели, успокоили немного ее нервы. Заботливость Егора Александровича если не пробудила в ней луча надежды на его любовь, то согрела ее, смягчила ее сердце.
— Господи, какой вы добрый! — шептала она, целуя его руки с какой-то покорной благодарностью.— Душу готовы мне отдать, а я...
— Да ты не волнуйся, Поля,—уговаривал он ее, ласково улыбаясь.— А то я сердиться буду... Доктор говорит, что в твоем положении главное — спокойствие...
— А вы испугались, когда я заболела? — Еще бы!
— Думали, умру?
— Ну, этого-то пс думал... Ты ведь по натуре здоровый человек...
— А если бы умерла?
— Полно глупости придумывать!
— Нет, отчего же!.. Вот я умерла бы, женились бы вы...
Он покачал с упреком головой.
— Зачем ты сама причиняешь себе лишние тревоги, лишнее горе? — сказал он серьезным тоном.
Она промолчала. Потом осторожно заметила:
— А что же Марья Николаевна, кажется, и ходить к нам перестала?
— Неудобно ей ходить теперь ко мне, после того, как она отказала Том илову.
— Это почему? — спросила Поля.
— Потому, что теперь еще бог знает, что начнут сплетничать про нее.
Поля взглянула пристально на Егора Александровича.
— Что ж, будут говорить, что вы ее жених? — сказала она.
— Это же неприятно, когда я не жених и не могу быть ее женихом.
Поля вздохнула.
— Скучно вам без нее будет...
Мухортов на мгновенье сдвинул брови. Поля угадала. Ему уже было скучно, что он не видал несколь-
ко дней Марью Николаевну. Но тем не менее он поспешил оправиться и равнодушно ответила
— Не скучал же я без нее прежде...
Послышался новый вздох Поли.
— Да,— проговорила она,— я, Егор Александрович, лежала вот и все думала. Правда это, что учиться мне надо. Скорей бы только все кончилось. Тогда я стану учиться всему, всему. Так нельзя. Что ж, в самом деле, это за жизнь: свой дом есть, а к другим надо вам бежать душу отвести...
Она обратила к нему заискивающий, просительный, боязливый взгляд:
— Тогда ведь будете любить?
— А теперь не люблю? — шутливо спросил он. Она покачала головой.
— Нет, вы не шутите... Не надо!.. За что же меня любить?..
Выздоровление Поли шло медленно, хотя она уже и не лежала в постели. Ее лицо страшно изменилось. Оно похудело, на щеках был багровый румянец, в глазах был сухой блеск. К несчастию, и погода стояла такая, что легче было расхвораться, чем выздороветь. После сухого и теплого августа настал ненастный сентябрь. Мелкие осенние дожди шли в течение целых двух недель. Казалось, над землею проливались молчаливые, неутешные слезы. В охотничьем домике царила тишина, царила скука. Егор Александрович или работал в своем кабинете, или ходил на охоту, или беседовал с разными мужиками; Поля тоскливо шила мелкие, необходимые для будущего своего ребенка, вещи. Ручная женская работа сильно располагает к думам, и у Поли не было им конца. Во время болезни ее охватило желание учиться, развиваться. Но это было минутною вспышкою, последней соломинкой утопающего. Этими мечтами Поля тешила себя, стараясь уверить себя, что она скоро сделается такою же, как Марья Николаевна, и что Егор Александрович тогда полюбит ее. Так иногда одиноко растущие дети сами себе рассказывают сказки. Теперь эти мечты вдруг куда-то улетучились, исчезли, и их заменили новые безотрадные думы. Смотря на
Егора Александровича, Поля видела, что он чем-то озабочен. Ей не приходило в голову мысли о том, что ему было о чем подумать, что ему приходилось решить трудный вопрос, как жить, какой дорогой идти, к какой цели стремиться. Работа его мысли, мучительная и болезненная работа, от которой он худел и бледнел, от которой он не мог ни бежать, ни укрыться, была неизвестна, непонятна ей. Она удивилась бы, что можно биться в слезах над отвлеченными вопросами о правде, о честности, о добре, о боге. Для нее все эти вопросы были давно ясны и разрешены, как для ребенка ясен и разрешен вопрос о том, что деревянная палочка, на которой он скачет, есть настоящая лошадка. Ей просто казалось, что Егор Александрович «скучает». И как же не скучать? Один он. Даже Марья Николаевна не ходит к нему. С нею, с Полей, ему не весело. Вот если бы она была образованная, как Марья Николаевна. Нет... где ей! Вон книжки он ей читает, так ее ко сну клонит. Что в них, в книжках! Нет, уж видно, она такою уродилась, что ей ничего не надо. Да, ничего и никого не надо, только бы Егор Александрович был с нею. Ей вспомнилось, что Егор Александрович говорил ей как-то, что нужно любить всех людей, как братьев, что иначе и самого человека никто любить не будет. А кого же она любит? Кто ее любит? Да за что же ей их любить? За что им любить ее? Тоже не мало люди-то ее грызли! И теперь грызут! Перед нею вставали образы ближних: Софья Петровна, любившая ее, как любят кукол: играют с ними и ломают их; Агафья Прохоровна, вечно рывшая ей яму да лаявшая, как собака из-за кости;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67