Кстати, где эти письма-завещания? Пусть их пока никто не видит.
Письма были спрятаны в выдвижной ящик, а на столе под абажуром лежала записка:
«Дедушка! Мы приходили. Вы так хорошо спали, не захотелось будить. В холодильнике — сметана, молоко, в термосе — чай. Мы поехали в район, к отцу. Вернемся вечером.
Хайдар, Латофат».
От этой маленькой записочки еще светлее стало на душе.
Долго же он спал. Солнце вон как высоко стоит. Домла умылся, достал из холодильника сметану, взял лепешку, налил чаю из термоса и впервые за последнюю неделю с аппетитом позавтракал. Вдруг его внимание привлекла строчка из записки: «Мы поехали в район, к отцу»,— и сразу вернулась тревога.
«Может, уже сняли с работы? Сняли и исключили... Нет, этого не может быть! Снять, конечно, могут. Ошибки серьезные. Но чтобы исключить из партии — нет, такого быть не может!»
И тут во дворе резко, раня слух, затрещал мотоцикл. Через минуту, стуча сапогами, вошел Прохор.
Знакомая старая каска, неизменная гимнастерка и большие кирзовые сапоги — вот он весь тут, стоит посреди комнаты, моргая невинными синими глазами.
— Что я вижу, товарищ профессор? Мы думали, вы соскучились по Гульсаре-биби, торопитесь к ней, а вы сидите — ну совсем молодой беркут! Поздравляю, дорогой, поздравляю!
Прохор подошел, обнял домлу, отстранился и еще раз осмотрел друга с ног до головы:
— Молодец, старина. Вот теперь можно поверить, действительно ты был сотником и мардикером! Крепок, крепок! Есть порох в пороховнице...
— А ты как?
— Я тоже не жалуюсь, здоровье — слава богу! — Прохор присел рядом с домлой. Принимая пиалу из рук Нормурада-ата, весело подмигнул: — Да-а... заскучает там Гульсара-биби, дожидаясь такого...
— Не в моей Гульсаре — в тебе все дело! — грустно пошутил домла.— Совсем собрался уже отдать душу аллаху, да подумал: надо сначала дописать заказанную Прохором книгу, а то ведь и на том свете найдет, не даст покоя!— Нормурад-ата взял со стола толстую папку, на которой было выведено четкими буквами: «Древо жизни», положил перед Прохором.— Вот, кончил наконец! Можешь прочитать, дорогой, тут все про твою любимую арчу,— удовлетворенно и не без гордости посмотрел на друга.
— Ладно уж, зачем...— Прохор поставил пиалу с чаем на стол.— Что толку теперь от этой твоей книги...
Вот уж не ожидал домла таких слов! Снова кольнуло в самое сердце.
— Это почему же ты так считаешь?—деревянным голосом произнес, пытаясь скрыть обиду.
— Причина простая. С Минг булаком опоздал, там все по-прежнему. Так и останется, пока твой племянник сидит на своем месте. Теперь хоть десяток таких книг напиши — толку не будет.— И встал, нервно теребя рваное ухо.
Опять Атакузы! О, дорогой мой Прохор! Попадаешь в самое больное место. Домла вынужден был замолчать—ждал, пока немного утихнет частый перестук в груди. Тихим голосом, будто берег что-то внутри себя, проговорил:
— Племянник мой уже не будет раисом, можешь быть спокоен. Не знаю, изменится ли дело с приходом другого...
— Не волнуйся, раиса твоего не так легко ссадить. Я час назад видел — катается на своей «Волге» по Минг булаку и...— Прохор не успел договорить, замер.
Побелевший Нормурад-ата, пошатываясь, встал со стула:
— Поехали!
— Послушай, Нормурад...
— Поехали, я тебе говорю!—рявкнул вдруг домла. И совсем тихо:— Сам, своими глазами посмотрю. И если только Атакузы там, при тебе скажу ему...
Не слушая, вышел из комнаты, не дожидаясь хозяина, полез в люльку мотоцикла.
«Поторопился ты, старик. Опять пошел на поводу у своего гнева.
Видно,так и останешься неразумным до конца своих дней. Доедешь ли ты еще до Минг булака?»
Мотоцикл трясся, подскакивал на неровностях, и каждый раз в груди больно кололо. Но вот, кажется, и Минг булак. В лицо подуло свежим ветерком. Знакомые запахи — скошенное сено и арча, вдохнул — и будто чуть полегчало.
Чудо, чудо земное — Минг булак! Места, где прошли далекие, но так запавшие в память годы детства! Вот они — луга, где он бегал босиком, весь мокрый от росы. Такими видел их и месяц назад — не изменился вечно свежий, благоуханный Минг булак. Луга все так же ярко зеленели, их не тронул и зной, будто выкупались в здешних прозрачно-чистых родниках...
Домла смотрел и не мог насмотреться на чудо, знакомое и любимое с детства. Не мог надышаться ароматом арчового леса и скошенных трав...
Не было видно ни людей, ни машин. Но вот свернули с дороги и выскочили на поляну. Ее пересекал гравийный тракт. Здесь стояло несколько самосвалов. Краны отвешивали над ними усердные поклоны. Было непонятно, то ли грузят огромные, в обхват человека, трубы, то ли складывают на машины сваленные у дороги деревья. Однако работа шла — над поляной стоял пчелино-ровный гул моторов, звенели голоса рабочих. У первого крана, в стороне от тракта, заметно выделялся среди других краснолицый великан. Он то прикладывал руки к усам-подкове, то передвигал на голове старую, измочаленную тюбетейку и что-то говорил рабочим. Али-Муйлов — узнал домла. В грязной рубашке, в разбитых сапогах, но лицо круглое, красное, как спелое яблоко.
«Выходит, после скандала с Абидовым с бригадирства сняли. Перебросили сюда!» Нормурад-ата подал знак Прохору.
Мотоцикл подкатил к самому крану. Увидев стариков, сходящих с мотоцикла, рабочие приостановили работу, с интересом уставились на них. Али-Муйлов вдруг засуетился, видно, узнал демлу, заулыбался, приложил руки к груди:
— Э-э... почтенный домла, какими молитвами в наших краях? Нормурад-ата сделал шаг, и вдруг земля под ногами качнулась.
Пришлось схватиться за руль мотоцикла.
— Где Атакузы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102