Самому песельнику от этого, верно, не было ни холодно ни жарко, но его нежная половина, весьма ловкая и энергичная женщина, всегда старающаяся угодить начальству и богатеям, учинила старику такую баню, что ему ничего другого не оставалось, как покаяться в грехах и начать стряпать религиозные песнопения вместо прежних озорных и насмешливых куплетов. Старуха заучила наизусть пару самых смиренных текстов, поспешила в пасторат и так долго скулила под дверью, пока не предстала перед самим господином пастором и не прочитала ему покаянные стихи, сочиненные слепцом. Кротость старухи так покорила пастора, что он сменил гнев на милость, а одну смиренномудрую песню велел даже оттиснуть в листке хоралов. Песня поется на мотив «Иисус, снизойди ко мне», и одна строфа в ней такова:
Снизойди ко мне, Христос, Ветер в море нас отнес, В клочья рвутся паруса, Тонет лодочка моя!
Песня как песня. Городская типография получила работу, в церкви перед обедней служитель продает листки хоралов по пяти копеек штуку, орган гремит вовсю, прихожане поют. Господин пастор Г. по крайней мере снова направил на путь истинный одного неисправимого грешника и притом увеличил свое земное богатство (2000 листков по 5 копеек — 100 рублей, из которых, как говорят, около половины пастор отчисляет себе за неусыпные труды по составлению листков). Кое-кто из прихожан, конечно, посмеивается втихомолку, но если богом призванный и поставленный пастор возьмет в свои смиренные руки земные дела этих усмехающихся с такой же решительностью, как причащение умирающих, тогда они скоро запоют на другой лад.
Рыбной ловле мешали сильные ветры, и улов камбалы в этом году пока скудный. Но надеемся, что осенью — в октябре и ноябре — во время лова сигов дела поправятся».
Редактор газеты «Ууаэг» Киротар с замиранием сердца опубликовал статью и не без умысла закончил ее нейтральной ссылкой на рыбную ловлю (все, мол, хорошо, что хорошо кончается). С одной стороны, редакция была довольна статьей: номер от 28 мая разошелся полностью, некоторые рабочие с Сааремаа ходили в редакцию и в следующие дни, чтобы достать газету.
С другой стороны, цензор спустя несколько дней стал гораздо внимательнее к газете «Уус аэг». Как видно, на
шлись заинтересованные силы, разбудившие цензора от беззаботного казенного сна, и с этого времени до 1905 года, когда условия, пусть ненадолго, стали посвободнее, газета «Уус аэг» не могла напечатать ни одной статьи, так остро бьющей по помещикам и церковнослужителям.
Все новые статьи Сандера Тиху (С. Т.) и волостного писаря Антона Саара (А. С.) неизменно вычеркивались цензором.
Но пусть газета остается газетой.
Хотя вести из далекого прихода Сааремаа уже больше не доходили до читателей газеты «Уус аэг», это еще не значило, что и сама жизнь остановилась в прибрежных деревнях Каугатома. По-прежнему над берегом и морем кричали чайки, женщины пахали каменистые поля, мужчины бороздили моря, письма ходили между Таллином, Ригой, Нью-Йорком и Владивостоком, а в летние воскресные вечера звуки гармоники и девичьи песни уносились от деревенских качелей далеко в море.
Когда широкая доска, на которой сидела абулаская Тийна, стремительно неслась сверху вниз, красивый пестрый подол юбки трепетал на ветру, белая блузка волновалась вокруг молодого, сильного тела, а глаза девушки горели, отражая багрянец пылавшей над морем вечерней зари. Но Тийна не взвизгивала, как другие девушки, сидевшие на трех соседних качелях,— Тийна была смелая девушка.
Сандер из Кюласоо вместе с другими парнями раскачивал качели. В семнадцать лет, с редким пушком над верхней губой, он еще не совсем подходил под взрослую мерку. Правда, и девушки только весной оставили позади конфирмацию, и все же они куда охотнее заглядывались на более крепких парней, уже Продубленных морскими ветрами, парней, которым уже твердо засела в голову мысль о собственном гнезде. Но так как эти парни топтали теперь булыжник таллинских мостовых или сжимали штурвал где-нибудь в Ботническом заливе или Северном море, то девушкам приходилось довольствоваться парнями вроде Сандера. Конечно, девушка, игравшая с семнадцатилетним парнем из приморской деревни, ни о чем серьезном не помышляла — у такого еще тысяча ветров под ногами. И если он готов проглядеть все глаза, раскачивая девушку, а потом даже лезет провожать тебя, то поди знай, куда запропастится, где окажется он к тому времени, когда мужчине приходит пора твердо и обдуманно произнести те
заветные слова, которых он сейчас из стыдливости еще не решится вымолвить.
Вряд ли Тийна, идя по прибрежной дороге с Сандером, думала именно так — для этого она была еще слишком молода. Но может статься, что в голове у Тийны за другими думами и мелькали подобные мысли, иначе она, переходя мост через ручей Весику, где их пути уже почти расходились, едва ли спросила бы у Сандера:
— Значит, у вас, в Кюласоо, с мызой теперь дело совсем рухнуло?
— Да, рухнуло!— буркнул Сандер.
— Придется с хутора убираться?
— Ну да.
— И ничем уже не помочь?
— Ничем,— пробормотал Сандер.
— Да, и в Ватла говорили, что ты из-за этого письма в «Уус аэг» ходил с матерью к барину каяться в грехах и просить прощения, только тебя дальше кухонных дверей не пустили. Правда, что барон посмеялся над тобой и велел кухарке Эмме сказать, что он — маленький владелец мызы — не может принять такого важного барина, как господин журналист?— выпытывала Тийна.
Сандер молчал.
— А теперь что — отдадите хутор?— спросила Тийна.
— Чего нам давать иль не давать, хутор-то принадлежит барону!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135