— Конечно, барону, но обрабатывали поля вы, твой отец срубил даже новый хлев.
— Это ничего не значит. Раз уж угодил под гнев мызы...
— Ну, а зачем же ты писал тогда в газету?
— Ведь не один я писал, там стоит и второе имя — А. С. Я, может быть, и написал бы про рыбную ловлю, про певческую капеллу и еще кое о чем, а вот Саар на этот раз захотел написать что-нибудь посильнее.
— А разве волостной писарь был у вас, когда Гиргенсон прикатил к умирающему Реэдику? Нет уж, то, что написано про пастора, все-таки от тебя вышло.
— Ну, Саар уже и раньше слышал про эту историю с причастием и стал меня расспрашивать. Я рассказал, а он записал, вот так и вышло у нас дело — на двоих поровну.
— А почему Саар не поможет расхлебывать похлебку, сваренную на двоих?
— Наверно, помог бы, да не может. Уж мы писали про новую проделку барона, про то, что он нас с хутора выгоняет, но в газете боятся напечатать. Посылали письмо и уездному начальнику, оттуда пришел ответ Саару — пусть, мол, не вмешивается в частные дела барона с крестьянами. Да и как Саар может постоять за меня — того и гляди, сам вылетит с должности.
— А что скажет старый Матис осенью, когда домой заявится? Выпорет тебя!
Сандер сплюнул, его уже одолевала злость на девушку. Кого эта Тийна из себя корчит?
— Неужели отец еще порет тебя?— сказал Сандер, сделав пару размашистых мужских шагов. Девчонке, пусть у нее хоть какое пригожее лицо, нельзя позволить задирать нос.
— Меня?! Я ведь взрослая!— кольнула девушка в ответ.
— Не знаю, чем ты взрослее меня? Вместе ведь были на конфирмации,— сказал Сандер.
— Я могу в любое время замуж выйти по закону, а у тебя ни на что нет еще прав! — сказала Тийна, расправляя складки полосатой юбки, закинула голову с упавшим на косы пестрым, в желтый рисунок, платком и ускорила шаг, словно подчеркивая, что ей ничуть не интересен такой никчемный провожатый. Пройдя на всех парусах шагов двадцать, она вдруг остановилась, обернулась и сказала плетущемуся позади Сандеру:
— Ну и хорошо, что хутор у вас отберут! Все важничали: хуторяне, мол, арендаторы! Теперь узнаете, каков вкус хлеба!
— Никто из нас не заносился перед бобылями! — сказал Сандер, надеясь на примирение.
— Не заносился? Все хозяева считают себя лучше бобылей. А ты — у тебя тоже нос всегда был слишком задран. Как же: арендное хозяйство, дядя — капитан, в Америке побывал, сам — важный газетный писака. Вот и получай теперь! Хозяйство пропало, и никто уже не хочет печатать в газетах того, что ты напишешь!
— Неужели ты радуешься всему этому?— дрогнувшим голосом спросил Сандер.
— С тобой вообще невозможно разговаривать! То нос задираешь, то раскисаешь сразу. Ну, твоя дорожка в сторону сворачивает, у матери небось давно сердце болит: поди знай, где-то ее сыночек Сассинька так долго пропа
дает, вдруг где-нибудь на деревне за девушками волочится... Ступай уж, всего хорошего!
Теперь и Сандер заметил, что они по прибрежной дороге дошли до сосняка Арила, откуда тропинка сворачивала к деревне Руусна. Несмотря на размолвку, он попытался чуть посильнее пожать руку Тийны.
Вот и ушла Тийна, ее легкие, торопливые шаги быстро удалялись. У Сандера была еще возможность поспешить за ней, но он боялся вовсе уронить себя в глазах девушки и не двинулся с места. Ноги как-то не хотели еще трогаться с места, и он все ждал на дороге, вглядываясь в ночные тени сосен, где скрылся пестрый платок девушки.
Погода стояла тихая, почти безветренная. Когда растаяли последние отзвуки шагов Тийны, отчетливо слышался только далекий гул рифа Хуллумятаса, доносившийся словно из самых глубин ночной тишины.
Сандер в нерешимости постоял на обочине, потом повернул на тропинку и зашагал к дому. «Мать дожидается. Где это так долго пропадает ее сыночек Сассинька?» Девичья насмешка отбила охоту идти домой — а куда денешься? Сандер был не из озорников. Какой-нибудь другой деревенский парень пошел бы за Тийной, дождался бы, когда девушка уснет, снял с петель ворота абулаского бобыльского двора и втащил их на крышу хлева. Парни не раз сообща проделывали такое с девчатами, слишком уж много мнившими о себе. Но это всегда позорило девушку. Сандер же не хотел причинить Тийне и малую боль или обиду. Но почему Тийна так ломается?
С незапамятных времен женская натура оставалась несколько загадочной для мужчин. На разрешение этой загадки потратили немало и слов, и чернил как философы, так и люди заурядного ума. Поэтому трудно поверить, чтобы юный Сандер из Кюласоо, бредя в эту тихую июньскую ночь 1901 года к дому, с сердцем, объятым грустью, мог прибавить что-нибудь существенное к тому, чего уже достигли мужчины в изучении женской натуры. Тийна оставалась Тийной, несмотря на все догадки и размышления Сандера, но мысли самого Сандера разбегались, ускользали от его внимания и воли. Ведь только два месяца тому назад ему вместе с бесплатным номером газеты прислали из конторы «Уус аэг» первый гонорар в размере двух рублей. Тогда он, Конечно, был страшно рад, и у него даже мелькнула мысль: «Черт побери, а что, если впрямь стать настоящим писателем? Ведь и у Борнхёэ не было
высшего образования, и ему было только семнадцать лет, когда он написал своего «Тазуя»!»
А теперь?.. Теперь не стоит и думать о таких делах. Теперь надо будет усердно оглядеться, поискать, не найдется ли для него места на каком-нибудь корабле.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пришла осенняя пора. Серое, моросящее дождем небо все ниже нависало над бурливым, пенистым морем, над стонущими от ветра прибрежными лесами, и птицы, словно боясь, чтобы тучи не прижали их совсем к морскому берегу, длинными вереницами улетали на юг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135