Из города ведь пришли эти злые письма, в городе нужно сыскать и лекарство от них.
— Письма пришли из города, но, может, начало свое дело получило все же в деревне?— спросил Пеэтер, который все еще не мог освободиться от своего подозрения.
— Я ведь сразу сказал, что помещичье это дело, баре заварили похлебку, больше некому!— разгорячился вдруг Длинный Биллем.— Кто пришел выгонять нас с Папираху, когда мы еще только строили «Каугатому»? Гиргенсон, зять барона Ренненкампфа. Кто нынче руки от радости потирает, что наше товарищество вот-вот насмарку пойдет? Ренненкампф! Уж мы только-только новую тропу ногами нащупали и выбираться стали из его петли, ну он и стрельнул в Петербург, там ведь все министерства полны немцев, видите, мол, и крестьяне начинают социализм делать...
— Известно, где нет жалоб, там и суда нет. Вряд ли этим министерским господам пришла бы охота без жалобы или без взятки заняться делами такой дальней стороны. Вот и разберись, в одном ли бароне дело? Может, кому другому это еще и больше на руку? Может, корабль случайно заходил в Петербург, ну и заглянули там разок в Управление водных путей?— рассуждал Пеэтер.
В комнате снова наступила тишина. Все, кроме малышей, догадывались, на кого намекал Пеэтер, но никто не решался высказать это открыто, никто не хотел первым бросить камень. Тынис был еще слишком близок каждому — кому кровный брат или дядя, кому родственник, кому земляк. А Лаэс, глядя на Пеэтера, думал: «До чего этот парень похож на своего отца, Матиса, не только глазами, цветом волос, лицом и нравом, но и образом мыслей и речью!» Ведь Матис с глазу на глаз высказал ему примерно то же подозрение.
— Как там, в Весилоо, свадьба прошла? Народу много было?— спросила Мари, переводя беседу на другое.
— «Вся волость была согнана, весь приход приглашен»,— ответил Йоосеп словами «Тульяка».
— Как же, вся родня, Матис, Лийзу и Тийна со своими семьями, и все родственники третьего и четвертого колена
из Руусна, Ватла, Паммана, Тагаранна и других мест, все каугатомаское судовое товарищество было в сборе, да вдобавок еще родня невесты из города. Богатые и бедные, все были вместе, по крайней мере на свадьбе не видно было, чтобы Тынис делал различие,— рассказывал Биллем.
— Тынис и так уж оставил бедную девушку со своим кровным ребенком на попечение миру, не хватало еще, чтобы он на свадьбе стал различать богатых и бедных! — сказал, покашливая, Прийду.
— Ты еще что за святоша! — вмешалась Мари.— Если бы тебя захотела какая-нибудь Матильда Румберг с домами, наверно, и я бы в девках осталась.
Прийду усмехнулся. В его характере не было резкости и остроты Матиса и Пеэтера, он от природы был покладистее, старался все перетерпеть и без ссоры улаживать все к хорошему, ему отчасти даже понравилось, что Мари старалась думать хорошо о его брате Тынисе. Тем более что кровь погуще воды, и вряд ли ему доставило бы радость, если бы Мари, не зная еще ничего определенного, стала резко осуждать Тыниса перед другими. Пусть лучше дразнит его самого этой Матильдой Румберг, это старая, избитая шутка, она уже никого не задевает. Тынис же, несмотря ни на что, оставался его кровным братом. Всегда, когда он думал о том, как пришлось Тынису начинать свою самостоятельную жизнь совсем юнцом и без гроша в кармане, какая-то нежность к брату пронизывала его сердце. Но это же чувство заставляло его быть и настороже в отношении брата. Позор Тыниса был и его, как ближайшего кровного родственника, позором.
— А слепой Каарли тоже был на свадьбе?— спросил он мужиков.
— Конечно. Я был поводырем Каарли,— прихвастнул Йоосеп.
— Ну что про Йоосепа говорить, Йоосеп и сам скоро женится,— подтрунивал Лаэс.
Но Йоосеп, хоть и находился первый день в Таллине, а тихий смешок сидящей напротив Сельмы заставлял чуточку путаться его мысли, не сплоховал:
— Давно бы женился, но все не встречал подходящей, может, здесь, в Таллине, сыщется какая-нибудь завалящая вдова с парочкой домов или кораблем!
Теперь всех прорвал громкий смех, даже маленький Реэдик смеялся, хоть и не понимал смысла слов Йоосепа. И смех разогнал тяжкие мысли, оборвав разговор, тянувшийся до сих пор слишком однообразно, и Пеэтер в пер
вый раз за вечер бросил взгляд на стенные часы. Полвосьмого. В восемь часов начинался урок в вечерней школе. Он встал, попросил Мари, по крайней мере на первую ночь, постелить в его комнате Лаэсу, Виллему и Йоосепу, собрал свои тетради и книги и бегом поспешил по деревянной лестнице на улицу. Здесь уже зажигались огни. На перекрестке Щавелевой улицы и Раплаского шоссе он вскочил в конку — и успел войти в класс в последнюю минуту еще до прихода учителя истории. Прежде чем усесться на скамью рядом с Карлом, он бросил взгляд в сторону девушек. Да, Лонни тоже была уже здесь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Учитель истории Пярн взошел на кафедру. Урок начался.
Таллинская вечерняя школа работала в помещении городского училища и по большинству предметов обучения соответствовала его программе. Она была создана на грани двух веков либеральной таллинской интеллигенцией для тех, кто хотел получить образование, но не имел за своей спиной ничего, кроме волостной или неоконченной приходской школы (иногда не было и этого), чьи возраст и трудовая занятость не давали им возможности посещать другие учебные заведения. Учитель истории этой школы для взрослых Александр Пярн сам приобрел знания с огромным трудом, большей частью путем самообразования, и теперь в меру своих сил старался облегчить другим путь к образованию.
Этот низкорослый белокурый сорокапятилетний мужчина, отличавшийся крестьянской медлительностью движений, не был хорошим оратором в привычном смысле этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135