скорее надо думать о консерватории, чем об университете. Органист в Тарту или в Таллине при каком-нибудь приходе, пожалуй, зарабатывает больше, чем пастор в Харе... Зачем стремиться попасть за кафедру, если люди не хотят, чтобы ты был здесь? Зачем пытаться взлететь выше, чем могут нести тебя твои крылья?..
Нет, крылья его выдержат, он в них уверен, как-нибудь он сумеет окончить университет, но не уверен Пауль ни в одном приходе, не уверен, что его выберут пастырем душ...
И все же он день за днем зубрит латынь, и, чтобы не давать воли искушению, не покупать новую рубашку, а то и костюм, зимою он месяц за месяцем копит деньги и весной кладет эту малость на хранение в банк.
После праздника воскресения, когда старый пастор Танг хвалит его за игру на органе, он исповедуется пастырю в своих сомнениях и мечтах. И удивительным образом старый пастор, хоронивший в Ватку его мать, не разделяет его сомнений... Да, но и директор гимназии Соосаар не сомневался, когда подбивал его поступить в гимназию.
— Мое слово в приходе значит больше, чем Соосаара в волости,— говорит старый седовласый пастор, который вот уже двадцать лет служит здесь в приходе.
— А вы сами?
— Испытательный срок — год — вы проведете здесь, при мне. А потом останетесь вместо меня. Если бог даровал мне еще жить здесь, на этом свете, я буду путешествовать. Моя дочь и внучка живут в Австралии. Перед закатом своего солнца я хочу увидеть их.
— Вы говорите так, будто у меня уже университет позади. Я не знаю, выдержу ли я. Расходы очень большие.
— Кто поможет себе, тому поможет и бог, кто не помогает ни себе, ни ближним своим, от того бог отвернет свой лик. Я следил за вами, молодой человек. Вы еще незрелое семя на горе господней. В вас еще много гордыни, но я все же верю, что после тяжелой болезни матери вашей господь выбрал именно вас вспахивать свои здешние поморские поля. Вы еще не совсем тверды в вере своей, и господь посылает вам испытания, как послал он их. Иову, и я верю: сам господь послал мне эту веру, что именно вы будете тем, кто после меня возьмет в свои руки посох пастырский в этом приходе.
— Но я никогда вам не говорил, что хочу поступить на богословский факультет...
— Значит, разговор только о том, с помощью чего человек сможет принять решение? Вы учите латинский язык, вы спрашиваете у меня книги об Амброзиусе и Августине — зачем они нужны вам на хорах? Вы стремитесь стать за кафедру. В наше время, когда многие юноши, особенно в городах, бросают веру своих родителей, богу очень угодно, когда один серьезный молодой человек посвящает свои самые лучшие годы изучению слова божия в университете и укрепляет себя в вере. И если вам в Тарту не будет хватать хлеба насущного, я считаю, здешний приход не забудет вас.
Ободренный доброжелательством седовласого пастора, его теплым словом, Пауль в последние дни того же июля пишет заявление в университет. Как раз когда он только что опустил письмо в почтовый ящик, ему встречается на улице врач местного отделения, останавливает его и говорит, чтобы утром он зашел в амбулаторию. Он, врач, послезавтра уезжает в отпуск, и будет хорошо, если он успеет закончить свои дела.
От этих «дел» все и начинается. У него на запястье маленькое, едва с центовую монету, темное пятно. Врач рассматривает пятно, уколами пробует чувствительность кожи. Считает, что он, Пауль, здоров, прощается за руку, и на том все остается в прежнем порядке до следующего приема, через год или полгода. Но через двадцать минут
врач сам разыскивает его у звонаря Прийта. Врач звонил в Ватку тамошнему врачу, и тот считает, что было бы все же лучше взять пробу на биопсию. Наверняка он здоров, в этом не должно быть никакого сомнения, но у врачей тоже есть свои правила и обязанности, которые они должны выполнять.
Он идет в Ватку той самой дорогой, что ходила мать. Мать там и осталась, она теперь превратилась, пожалуй, в прах — на склоне горы, на кладбище прокаженных. У сына возьмут пробу на биопсию и пошлют ее в таллинскую лабораторию для гистологического анализа. Почему, почему же, если они твердят, что он здоров?!
Пришло новое предписание — все подвергать гистологическому анализу, не довольствоваться одним диагнозом, который ставит при осмотре врач. Но он здоров, утешает его, наверняка здоров, пусть он со спокойным сердцем идет домой, за свой орган. Кто был его учителем музыки в гимназии? За несколько лет учащиеся научились так играть, что вся церковь рокочет...
Не рокочет церковь в воскресенье, потому что в пятницу он ходил в Ватку давать пробу на биопсию. Сопровождение, слышавшееся с хоров, было робким, как бы обессилевшим в это воскресенье. Во вторник хоронили двухлетнего малыша, которого задушила ангина. И тут в звуках органа, с хоров, слышалось такое отчаяние, что отец с матерью, смертельно бледные, безутешно заплакали у гроба малютки. Ответ на анализ не пришел ни сегодня, ни завтра — что же остается делать хору в воскресенье, как не петь «Восславь же господа, Царя всемогущего!».
Точно в полседьмого автобус проехал мимо домишка звонаря Прийта. Еще четверть часа, пока рассортируют почту и письма положат в почтовые ящики. Пауль был до того измучен страхом и мыслями, что последние пятнадцать минут валялся недвижимый в каком-то трансе. Судьба, казалось, избрала его своей жертвой и наблюдает за ним, не отводя глаз, как огромный зверь.
Он встал, надел плащ и пошел. Он шел прямо, ступая медленно, размеренными шагами, и все же Маали, которая смотрела ему вслед, казалось, что квартирант, человек непьющий и не лунатик, шел странно, как марионетка, чьи ноги и руки двигаются против его желания, по чьей-то чужой воле — того, кто дергает за веревку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41