), единственная моя вина состояла в том, что я был родом с Пааделайда, был сыном пихланукаского Тимму, Тимофея Кивиряхка. Тут уж ничего не поделаешь, я не сам пришел в этот мир. Я устал, хорошо было бы где-нибудь приткнуться и закрыть глаза.
И тут до меня донесся тихий шепот человека, который родил меня на свет: «Аарон! Между Пенну и Элиасом есть немного места, иди присядь!»
...Мама, Рахель. Как она меня в темноте разглядела? И прежде, чем я откликнулся, мне вспомнилось, как однажды — а было это так давно, в восемь всего лет,— я бежал по двору и звал, просто в крик кричал: «Мама! Не уходи! Не уходи, мама!» Но она словно глухой была, даже не слышала моего крика, голоса своего сына. Мама ушла с кордонным офицером, с этим Высоцким. И вот она вернулась с Пенну, отпрыском Высоцкого, чтобы бежать вместе с нами. Зачем ей-то понадобилось бежать? От кого? Теперь, когда карательные отряды бесчинствуют на земле, им, любимцам казенных людей, должно быть покойно на земле. Почему они тут, в лодке, вместе с теми, у кого нет под ногами твердой почвы?
Они пришли вместе со старым Элиасом, вернее, он сам привел их на лодку. Почему именно он, какое дело ему до брошенной любовницы стражника?
Здесь, в трюме беженской лодки, хотя в темноте я никого не различал, по-моему, все, кроме моей кровной мате
ри Рахели и последыша Высоцкого Пенну, были людьми порядочными: бабушка Лесбет, моя сестра Наама, пякааземские и туулеалуские, старый Элиас, наверху дед Аабрам и мой отец, и даже, может, этот кордонщик, который в последнюю минуту пришел вместе с другими беженцами. Видимо, простому стражнику оказалась не по душе должность цепного пса, и он надеялся в Швеции заработать на хлеб другим ремеслом. Бежать с этими людьми было не стыдно, но вот с Рахелью и Пенну... На месте Рахели должна бы Лена быть! Лена родной человек, хотя мы с ней кровно и не связаны. Когда Рахель ушла с офицером, Лена стала мне матерью. То, что я опять на ногах, что могу по крайней мере стоять на них, больше всего ее заслуга. Если никто другой, то я должен был, пускай силком, но привести Лену к нам, нельзя было позволять ей уйти. Или надо было вместе с ней остаться на Пааделайде и защищать Лену от казаков. Не знаю, что они сделают с Леной?
Так я думал, когда наша лодка в темноте по зимнему морю шла к Готланду. Рахель я увидел сегодня, спустя семь лет, впервые, но то, что она оказалась вместе с нами, не сделало ее для меня ближе, и даже то, что тихонько позвала к себе, не подействовало. Она с Пенну была здесь, а Лена осталась на Пааделайде. В последнем я винил себя. Чего стоит оставленное добро, если речь идет о жизни?
Я устал. И был бы счастлив найти в темном трюме местечко, чтобы присесть. Проснувшись утром, я увидел, что нахожусь поблизости от Рахели, Пенну и старого Элиаса, там, откуда ночью меня и окликала Рахель. Говорят, что родная кровь притягивает.
В этот вечер огонь в камине здесь, на Гог1ипе-1е11ег прогорел — Аарон новых дров не положил, собрал лишь головешки, и это означало, что и его рассказу пришел конец. К тому же были вещи, о которых он не очень хотел говорить, прежде всего это ощутил на себе огонь в камине.
— И завтра будет вечер,— сказал Аарон,— Попытаюсь вспомнить, как там у нас на Готланде пошли дела.
ВПЕРЕД ИЛИ НАЗАД
На следующий день в полдень показался Готланд. Ни одного судна, которое бы заинтересовалось нами, мы не встретили, лишь утром заметили издали дым какого-то парохода, но вскоре и он исчез в сером снежном облаке. Благодарение богу, все же спаслись от карательного отряда! Свежий попутный ветер и работающий мотор подгоняли, и когда уже ясно виделась земля, дедушка Аабрам велел остановить двигатель. Никуда этот Готланд от нас не уйдет, нечего зря тратить дорогой керосин! Лишь когда вошли в залив и опустили паруса, снова затарахтел мотор. Все наши пааделайдские лодки были уже на месте, одни на якоре, другие возле буя Эстклуба.
Прибытие «Своего острова» не вызывало никакого оживления ни на берегу, ни на остальных пааделайдских посудинах. Наоборот, молчание как на похоронах. Может, кто-то умер во время рейса, и теперь его требуется предать здесь земле, которая, говорят, на Готланде такая же каменистая, как и на Сааремаа...
Мы подтянули нос своей лодки к корме «Кукушки», и отец спросил:
— Ну как? Несчастье, что ли?
— Нас считают грабителями!— ответил стоявший на корме «Кукушки» Яагуп.
— «Грабителями»! С каких это пор ты стал грабителем?!
— Здешние газеты пишут, что грабители, поджигатели и убийцы бегут от возмездия... Честному человеку, пишут, скрываться нечего, честного никто не тронет.
— Какие газеты?
— Шведские. Они же не знают, что в России творится! Слушают, что говорят бароны.
— Когда это шведы приезжали слушать наших баронов?— спросил отец.
— Кучка наших баронов сбежала в Швецию, фоны там, графы разные. Вот они и трубят, что повсюду поджоги, грабежи и убийства. Готландская газетка перепечатала их вопли, и теперь мы в глазах местных властей стали этими грабителями и убийцами... А кто осмелится приютить грабителей?
Отец на палубе возле мачты замолчал, молчали и все остальные, кто собрался около него. Больше, чем слова Яагупа, людей повергло в уныние увиденное своими глазами. Никакого движения на лодках, которые прибыли раньше нас, ни одно суденышко не курсировало между нами и сушей. Давно ли это было, когда Яагуп на «Кукушке» доставлял сюда беженцев,— все сошли на берег. Среди них действительно могли оказаться поджигатели мыз, но пааделайдцы осторожно обращались со спичками
и у себя, и на чужом дворе, и вот на тебе — грабители, убийцы, поджигатели!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65