Может быть. Пожалуй, поэтому у нее и не нашлось для брата ни слова сожаления, когда вчера он сообщил, что с ним происходит.
Безумный брат, безумная сестра. Вот если бы таким оказался Рашула. В мыслях перебирает Пайзл все разговоры с этим человеком. Вспоминает, как заверял, что вытащит его из тюрьмы и как не выполнил своего обещания — да и не мог этого сделать, а так, как хотел Рашула, то есть под залог, вообще никогда не сможет. Несмотря на все эти мучительные заботы, смешно ему, однако, что Рашула, который столько бахвалится своей сообразительностью, все еще торгуется с ним по поводу абсолютно неосуществимого дела: глупость действительно грандиозная, тем более, если она будет совершена. И наказана. Так кто главный виновник всех его нынешних забот, как не этот кандидат лепоглавской тюрьмы? И какого черта этот глупец проходит мимо и бросает на него исподлобья взгляды? Он дал ему знак, чтобы подошел. Почему не подходит? Наверное, ждет этого от меня? Того же ждет и Пайзл от Рашулы и сейчас снова усмехается приветливо и удовлетворенно, еле скрывая, впрочем, свое нетерпение.
Словно сообразив, чего они ждут, Пайзл и Рашула одновременно шагнули навстречу друг другу. Случилось это в самом углу меньшей части двора, вдали от всех.
— Стало быть, господин доктор, вы последний день здесь? Меня только удивляет, что это не случилось еще вчера,— начинает Рашула, приняв надменную позу перед Пайзлом, а его крупное, грузное тело кажется легким, словно оно из бумаги. Есть что-то звериное в его облике. Глаза испытующе впиваются в Пайзла. На лице усмешка.
— О, я мог еще вчера уйти, господин директор,— тоже усмехается Пайзл. И хотя он держится свободно, какая-то напряженность чувствуется в его позе и взгляде.— Мне было это предложено следователем, но я отказался, пока не получу удовлетворения.
— Удовлетворения? Это, видимо, означает, достопочтенный доктор,— льстиво замечает Рашула, а первая капля сомнения зародилась в нем и все разрастается,— что вы могли бы еще на несколько дней задержаться здесь, пока не получите удовлетворения. А позволительно ли узнать, в чем оно состоит?
— О, надолго не задержусь! Вы многого хотите, господин директор! Это моя и не столько моя, сколько политическая тайна моей партии. И это ничуть не связано с вашими делами.
— Так уж и не связано? А может быть, чуть связано? Видите ли, зная, чего вы требуете от правительства, я могу оценить, сколь вы сильны перед ним. Ибо мне вы можете помочь как раз настолько, насколько хватит у вас сил противостоять правительству.
Пайзл зажмурил левый глаз, точно его клонило ко сну: это он проделывал всякий раз, когда хотел предупредить чье-то нападение со стороны — смотрите, мол, мне вовсе не до вас.
— Что до меня, здесь наши мнения совпадают. Весьма приятно, что в данном случае мы согласны друг с другом.
— Да, да, согласны,— подтверждает Рашула, а сам уже начинает сомневаться, ломать голову, что означает удовлетворение, о сути которого Пайзл не желает с ним говорить.— Но кое в чем мы никогда с вами не сойдемся, доктор. Я не намерен вам платить вперед...
Пайзл радушно улыбнулся и опустил руку на плечо Рашуле.
— У нас, адвокатов, всегда так делается, дорогой директор. Но расстанемся приятелями, знаете, я уже передумал. И не претендую ни на какие задатки.
— Не претендуете? — удивляется Рашула и вопросительно, не веря своим ушам, смотрит на Пайзла.— Ну тогда нам нет нужды много рассуждать. Дело ясное. Вы мне устраиваете выход на свободу под залог, а как только я окажусь на воле, заплачу вам. Мы можем заключить письменное соглашение.
Пайзл смеется весело, дружески, смех у него воркующий и на удивление жидкий, словно размоченный в слюне. Стеклянные глаза подернулись влагой, они тоже смеются и прячутся под веками. Одной рукой он ощупывает письмо в кармане, а другой похлопывает Рашулу по плечу.
— Ну хорошо, директор. Следовательно, и здесь у нас полное согласие.
— Только в этом мы и должны были достичь согласия. Остались детали...
— О, это легко!
Рашуле как раз не кажется, что это будет легко: он бы с этими деталями хотел увязать много такого, чем Пайзла, в случае если тот опять обманет, мог бы, по крайней мере, скомпрометировать перед общественностью. И хотя ему кажется странным, почему у него так гладко выходит сегодня с Пайзлом, он чувствует необходимость проявить больше дружелюбия и приветливости.
— Где есть доверие, там все легко. А на меня вы можете положиться, доктор. Вы слышали что-нибудь прошлой ночью?
— Что, что я должен был слышать? — тревожится Пайзл и перестает смеяться.— Ах, да! — опечалился он, сделал плаксивое лицо и выдавил из глаза слезу.— Вы имеете в виду моего несчастного шурина? Да, слышал! Это страшное несчастье!
— Жалко человека! — прищурился Рашула.— И зачем ему здесь мучиться? Не лучше ли поскорей отправить его в сумасшедший дом? Я уже принял меры, говорил с начальником тюрьмы. Не беспокойтесь, я понимаю, каково вам!
— Это вы хорошо сделали, в самом деле, так будет лучше! — состроил еще более плаксивую мину Пайзл. Быть может, Рашула и не должен был этого делать, а может, и не сделал, но несомненно, что эта его предупредительность только притворство и ирония. И что последует за этим притворством, преследующим далеко идущие цели? Пайзл фиксирует зародившуюся тайную мысль, которая со вчерашнего дня всякий раз, когда он принимается думать, как заставить Рашулу отказаться от показаний, не дает ему покоя, но чем дальше, тем больше кажется неубедительной.— А не находите ли вы, что помещение в больницу было бы преждевременным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130