»
Окинув джигита подозрительным взглядом, полицейские прошли мимо.
Юлчи с минуту стоял растерянный, потом торопливо взвалил на спину мешок и последовал за полицейскими. Он шел, не отрывая взгляда от сгорбившейся фигуры отца Гульнар, и думал: «Что старик мог сделать плохого?.. Был преданным рабом своего хозяина, и вот — никто за него не заступился... Это новое горе для Гульнар. Что бы там ни было, Ярмат отец ей...»
На Урде Юлчи сбросил ношу и, даже позабыв о плате, пошел дальше. Он отстал только тогда, когда стало ясно, что Ярмата ведут в тюрьму.
Домой он вернулся вечером. Бабушка Саодат, опустившись на корточки у маленького, с тюбетейку, очага, варила ужин. Взглянув на джигита, она испугалась.
Что случилось, мой львенок? Полицейские, погореть им, на с л од напали? Гнались за тобой?
Юлчи не ответил. Ой присел на край терраски и опустил голову на руки.
Старухи подошла к нему, ласково заговорила:
— Отчего ты дрожишь, сынок? Скажи мне. Ушел ты, я глаз не сводила с калитки: вот подойдет — нет, вот покажется — нет. Сколько раз на гузар ходила. Расспрашивала людей. Что случилось? Опять тебе тюрьма грозит? Скажи, сынок, успокой мое сердце.
Когда Юлчи возвращался домой, на него обрушилась новая беда. Он встретил одного из бывших приказчиков Мирзы-Каримбая, и тот рассказал ему о событиях последних дней: о смерти Гульнар, о том, что Ярмат, подозревая Салима в отравлении дочери, три дня назад убил байбачу и скрылся, а сегодня каким-то образом был задержан.
— Тюрьмы я не боюсь, мать,— не поднимая головы, глухо заговорил Юлчи.— Не боюсь ни виселицы, ни пули. Тюрьма! А чем лучше тюрьмы такая жизнь? Весь белый свет стал мрачнее любого зиндана' Куда ни глянь — темно, куда ни глянь — яд каплет. До каких же пор я буду пить яд?!
— Что ты болтаешь? — с укоризной сказала старуха.— В твои годы самая пора веселиться да радоваться. Правда, на свете много печали, много скорби, много обездоленных. А в нынешнее время и вовсе — стон стоит от жалоб и горя. У одного куска хлеба нет, а у другого целыми котлами сало варится. Один за медным грошем гонится, а другой угорает от запаха денег. Но так устроен белый свет, сынок. Одному светло — другому темно, одному тепло — другому холодно. Да ты не думай об этом, не принимай близко к сердцу... Ты молодой, здоровый. Работай, веселись, обзаведись товарищами. Радость и веселье к лицу в твою пору, сынок!
— Верно, мать, я молод и здоров,— согласился Юлчи,— но сердце мое навеки потеряло самую большую радость.— И он откровенно, как матери, рассказал бабушке Саодат о своей несчастной любви.
Старуха с материнским сочувствием выслушала джигита и глубоко вздохнула:
— О, злой, изменчивый мир! Грудь народа кровью залита, душа печалью истерзана... Для такого джигита и не нашлось капли счастья!..
Чтобы не обидеть хозяйку, Юлчи принял от нее деревянную чашку с постной, обильно приправленной зеленью похлебкой, без всякого желания съел две-три ложки. Потом заговорил о сестре. Сказал, что намерен выдать ее замуж, если найдется честный, работящий джигит, и попросил бабушку Саодат, когда Унсин зайдет, подготовить ее исподволь.
Бабушка Саодат посоветовала:
— С выбором жениха торопиться не следует, сынок. Прежде надо разузнать, какие у него отец с матерью, какое его занятие-мастерство, а потом уже говорить о свадьбе.
— Лишь бы джигит был честный и старательный — и довольно,— сказал Юлчи.— Про богатство, про дома и усадьбы узнавать нечего. . Может, у вас знакомые есть?
— Близко ли, далеко ли — хорошие джигиты найдутся. А все-таки разглядеть и выбрать надо, сынок
— Хорошо, выбирайте, приглядывайтесь, мать. Я и Шакиру-ата и Каратаю тоже накажу.
Бабушка Саодат отодвинула миску.
— Сдается мне, что с делом этим ты порешил только сегодня. Скажи, сынок, почему так торопишься?
— Не знаю, мать, что еще может обрушиться на мою голову, что придется повидать глазом. Одно ясно: мне рано искать покоя, не время думать о веселье, забавах.— Юлчи встал, выпрямился во весь рост, заговорил гневно: — До каких пор нас будут душить, терзать безнаказанно? Можно ли терпеть дальше?! Нет, пока жив — я не успокоюсь. Я покажу им!
Старуха долго испытующе смотрела на джигита, покачала головой, вздохнула:
— Насчет забав да веселья — прости, сынок. Я ошиблась. Ты не из таких, оказывается.— Бабушка Саодат тоже встала и торжественно, словно благословляя, произнесла: — Иди, сынок, ради народа иди в огонь, в воду. Такому джигиту все по плечу...— Старуха прислушалась.— Подожди, что это за шум?
Юлчи вдруг сорвался с места, выскочил со двора и побежал к гузару.
Толпа мужчин и женщин сгрудилась в тесной улочке. Слышны хриплые выкрики мужчин, проклятия скрытых под паранджами и чачванами женщин. Юлчи смешался с толпой.
Шумели две явно враждебные стороны: элликбаши — средних лет, щуплый; с узкими, плутовато поблескивавшими глазами, рядом с ним три молодых человека и старик,— судя по одежде и разговору, местные баи. А остальные — видно, беднота квартала. Старик бай, хоть лицо его и подергивалось злобой, старался говорить спокойно, сдерживая знаками и жестами разгорячившегося элликбаши. Но тот ничего и никого не хотел признавать. Молодых он ругал собаками, пожилых, не стесняясь, обзывал дураками, выжившими из ума стариками. Он зажимал от шума толпы уши и кричал:
— Что это за цыганский табор? О чем галдите? Десять раз, сто раз говорил вам и еще раз повторяю: из нашего квартала в мардикеры пойдут пятнадцать человек. На всякий случай мы наметили двадцать джигитов. На список их еще не брали и по начальству не сообщали. Из-за чего же смута? Подождите, я проучу вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110