Опять прислушался, и тут мне все стало ясно. Это дочь Ярмата! Всю ночь я незаметно подслеживал. Девушка потом прихворнула... Я и об этом знаю!.. Яр-мат— мой старый знакомый и тоже истинный мусульманин. Хоть и бедняк, а разум и совесть имеет. Сколько лет брал у меня жмых! Я хотел сразу побежать к нему. А потом: «Нет,— думаю,— дай подальше закину аркан». И сегодня днем оповестил вас. Только просил, чтобы приходили вечером. Потому — нехорошо, если в доме среди дня шум поднимется. Не правда ли? Ну вот, теперь, слава богу, дело уладилось. А был бы Юлчи, он, наверное, скандал устроил бы...
Казалось, Парпи-ходжа никогда не кончит свою болтовню. Элликбаши остановил его:
— Всего доброго! Благодарствую.— Он ускорил шаги и скрылся в темноте.
От маслобойщика Алимхан отправился прямо к Мирзе-Каримбаю. Он сказал, что невеста, возвращаясь от подруги, у которой гостила, немного простудилась, и попросил дня на три отложить свадьбу. Мирза-Каримбай, которому не терпелось еще раз вкусить от радостей этого «недолговечного мира», начал было возражать, но в конце концов согласился с доводами элликбаши и уступил.
С тайной мыслью подхлестнуть жадность Ярмата, который мечтал пристроить дочь и самому выбиться в люди, а вместе с этим и подсластить горечь девушки, лишившейся любимого, Алимхан посоветовал завтра же отослать Ярмату все, что было предназначено в дар невесте.
Бай приглашал посидеть побеседовать, но элликбаши, сославшись на неотложные дела, простился и вышел на улицу. Он торопился повидаться с Ярматом, чтобы дать наказ строжайше охранять дочь, и попутно еще раз втолковать ему, насколько бессмысленны обвинения, возводимые на Таити и Салима. Кроме того, элликбаши опасался, что Юлчи, лишившись такой красивой девушки, может поднять скандал, и считал необходимым быть все время на улице, чтобы в случае чего немедленно принять необходимые меры.
Обдумывая, как бы поискуснее подойти к Ярмату с доказательствами невиновности обоих байбачей, Алимхан прохаживался у байского двора, как вдруг в крытом проходе послышались шаги, и в следующую минуту в калитке показалась чья-то тень.
— Салимджан?
— Нет, это я...
Появление Таити было очень кстати. Алимхан обрадовался, тотчас подхватил байбачу под руку, отвел его в глубь переулка и шепотом объявил:
— Нашлась наша невеста, братец мой Мирисхак!
У Таити перехватило дыхание. Однако он быстро взял себя в руки и, притворившись, что ему ничего не известно, негромко спросил:
— Где же она была, эта беглянка?
— Байбача,— не скрывая насмешки, зашептал элликбаши,— сказать прямо — не справились вы с этим делом. Для таких дел нужна ловкость, ну и еще... осмотрительность, благоразумие и умение нужны. Вы зайдите к Салимджану и предупредите его: пусть прикоротит руки и больше не пытается! Это — первое. А потом, пусть особенно не беспокоится. Что до нас — мы и рта не раскроем. Мы знаем, на кого свалить вину. Только пусть не забудет потом мою доброту. В конце концов, это дело серьезное...
Танти-байбача не нашелся, что сказать. Зажав в губах папиросу, долго чиркал спичками, с трудом прикурил. Заметив при свете спички на лице байбачи смущение и растерянность, элликбаши ухмыльнулся. Рассказывать, что девушку из ловушки освободил Юлчи, он не нашел нужным. На прямой вопрос Таити, кто же сумел их обвести, ответил коротко:
— Один ловкий джигит.
Танти-байбача принялся оправдывать Салима, а заодно и себя:
— Алимхан-ака! Салим просто хотел подшутить над отцом. Я тоже, говоря правду, нашел эту шутку уместной. Но, клянусь богом, это была только шутка! Правда, несколько грубоватая. Заставлять краснеть Салима — нехорошо. Так что вы держитесь вашего слова...
— Слово мое — крепкое! Лишь бы он не забыл моей доброты.— Алимхан пожал руку байбачи и заторопился к дому Ярмата.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
I
Вот уже месяц, как Гульнар, измученную допросами и упреками, выдали за Мирзу-Каримбая.
Ни великолепие байского дома, ни богатство и пышность убранства комнат не могли утешить молодую женщину. И люди этой семьи, и вещи в доме — все казалось ей чужим, враждебным. Перед ее взором вставала убогая хижина, в которой она провела с Юлчи всего один день и ночь. И темное, тесное жилище Шакасыма с его жалкими лохмотьями представлялось ей теперь несказанно дорогим и желанным. Часы, проведенные с Юлчи, были самыми светлыми в ее жизни.
В мечтах Гульнар не расставалась с джигитом. Она мысленно говорила с ним, склоняла голову на его широкую грудь, и порой молодой женщине чудилось, будто он нежно гладит ей волосы, не отрываясь смотрит на нее, словно хочет передать взглядом то, чего не рассказать словами...
Единственным утешением для Гульнар в ее нерадостной жизни была Унсин, сестра Юлчи,— рослая, по-кишлачному простая и душевная девушка лет шестнадцати, со смуглым чистым лицом и по-детски веселыми, озорными глазами. Чертами лица, голосом и даже некоторыми жестами она напоминала молодой женщине Юлчи.
Жены Хакима и Салима — Турсуной и Шарафатхон — превратили Унсин в рабыню. Девушка нянчила их детей, стирала, прибирала в комнатах, выполняла всякую черную работу. Гульнар же проявляла к ней искреннее участие. Она часто зазывала Унсин к себе и старалась задержать ее подольше. Расспрашивала об их кишлаке, о доме, о матери, забывая обо всем на свете, слушала рассказы девушки о Юлчи.
Унсин часто спрашивала Гульнар:
— Почему не видно брата? Куда дядя послал его?
Молодая женщина всякий раз спешила перевести разговор на другое, крепилась, старалась скрыть невольные слезы. Иногда у нее появлялось желание открыться Унсин во всем, но она сдерживала себя, боялась расстроить девушку печальным рассказом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110