— Ну ничего, он хоть выспался! — Али хохотал до кроликов в животе, как видно, подвыпил.
— Да... Вы смеетесь, а знаете, как я перепугался, когда увидел, что он лежит там пластом,— сказал Оразхан,— потом смотрю, нет, пошатывается, а идет!
— Сколько ты там провалялся? Два часа? Да уж, за это время можно было как следует выспаться,— Али не унимался, пока наконец не задел Мамыржана за живое.
«Чего он веселится? Чему радуется, кретин?» Но Мамыржан возмутился только в душе, протестовать вслух не решился и поэтому давно уже смеялся над собой вместе со всеми, хотя обида комом стояла горле. Мамыржан хотел сказать им, своим обидчикам, о сделанном в шахте открытии, что на глубине трехсот метров трупы не разлагаются и черви их не едят, но звук все никак не прорезывался, вместо слов Мамыржан испускал какое-то непонятное бульканье. Вскоре на глаза навернулись слезы.
«Чему радуются, несчастные! Все — чепуха! Если бы они знали...»
— Ну перестаньте, ребята, отметим, что Маке жив- здоров и снова в наших рядах! — сказал Омар, и все спустились в столовую. Из кухни важно выплыла официантка Маша, неся на вытянутых руках поднос с разными изысканными закусками, фруктами, напитками.
Мамыржан улыбнулся ей и хотел сказать: «Здравствуйте, как поживаете?» Но результатом его усилий по- прежнему были лишь беспомощные звуки. Тосты, все до единого, посвятили Мамыржану. Мирас и Али, уже прилично навеселе, полностью бросили все силы своего писательского таланта на застольные шутки в адрес бедняги. Омар, сначала пытавшийся защитить его, махнул на свои благие намерения рукой и весело смеялся над остротами беспощадных гостей, а Мамыржан, красный от злости и стыда, пил и пил, быстро опрокидывая рюмку за рюмкой. Наконец, в один прекрасный момент, когда море стало по колено, а в душе словно лопнула струна, что-то отпустило, и он заговорил. Посмотрев прямо в лицо Омару, на его смеющиеся круглые щеки, белые зубы, посмотрев, как он любуется собой, своим умом, как восхищается собственным остроумием и весело хохочет над им же сочиненными шутками, Мамыржан произнес:
— Труп, оставленный под землей на глубине трехсот метров, не тронут черви! -
В столовой грохнул такой хохот, словно бомба взорвалась. «Ой, что он говорит!..», «Он же философ...», «Черви, говорит!»
— Да, черви! — закричал Мамыржан.— Вы надуваетесь, зная, что один из вас начальник, а другой — писатель. А помрете — грош вам цена! — Мамыржан широко раскрыл глаза и смотрел прямо на Омара, говорил для него одного.
Омар не рассердился, а, наоборот, был доволен, что не запоминающийся, бесцветный человек, словно тень маячивший перед его глазами, наконец заговорил, и заговорил смело.
— О-о, Маке силен! Давайте еще по одной поднимем за Маке, ребята,— сказал Омар и встал.
Мамыржан впервые с тех пор, как стал мыслить, не отводя взгляда, смотрел на сильного; с тех пор как поступил на службу, впервые смело смотрел в глаза начальнику.
Но через мгновение он пришел в ужас, в мозгу застучала привычная мысль «пропал», и Мамыржан беспомощно упал на стул.
Откуда ему было знать, что его дерзость понравилась Омару и что она послужит причиной трагического поворота в его судьбе.
Настроение Мираса резко испортилось, он стал каким- то скучным, недовольным. Этого Али не ожидал. Весь день он радовался хорошему настроению друга, тому, что Мирасу понравилось на Алтае; ведь Мирас — гость в его родных краях, а гость, что ни говорите, самый строгий судья: все замечает, делает выводы, составляет о хозяевах свое мнение. А вдруг, вернувшись в Алма-Ату, Мирас подумает, что его плохо принимали: не понравилось мне, Али, в твоем Ортасе, не знают там законов гостеприимства,— вот стыд-то! А с другой стороны, возмущался Али, сам привязался, покажи да покажи Алтай, названивал в Таскала, в газету, где Али мирно работал, сдернул его с места, теперь же захандрил, все ему не так. Что касается Али, то он из сил выбивается, лишь бы угодить Мирасу. Правда, в первый день все было не очень удачно, Али растерялся, оплошал с дороги, не знал, как лучше организовать; в тот день, когда основной удар принял на себя Мамыржан, только и знали, что пили да ели. Но сейчас за дело взялся сам Омар и устраивает ему прием как царю какому-нибудь! Почему же теперь Мирас, еще недавно сиявший как луна, строит недовольную мину? Али стал восстанавливать в памяти прошедший день по минутам. Сначала шахта. Там все было на высоте: Мирас смотрел, слушал с интересом, радовался как ребенок. Затем бильярд. А, наверное, расстроился, что проиграл. Но разумный ведь человек, к тому же и проигрывал и выигрывал наравне со всеми. Потом катались на катере. Али вспомнил восхищенное лицо Мираса во время прогулки, вспомнил, как любовался его друг стройным зданием здравницы, приютившимся в объятиях предгорья на дальнем берегу моря, удивлялся, почему прижились здесь белые тополя, так любящие тепло. Затем пил горячий чай. Потом заигрывал с Машей. Словом, весь день веселился, и вот те на, что-то произошло. И это как нельзя некстати; муж красотки Улмекен, которая поразила воображение Мираса, оказался не лишенным гостеприимства и пригласил всех сегодня вечером к себе.
Друзья расстались с Омаром, договорившись в девять встретиться у Досыма. А когда они вернулись в гостиницу, Мирас сказал:
— Решено, в гости не иду, возвращаюсь в Алма-Ату.
Уж этого-то Али никак не ожидал, он чуть не задохнулся от возмущения, смотрел на Мираса во все глаза, втайне надеясь, что тот шутит. Потом лицо его налилось кровью:
— Ты что, спятил?
— Ну-ну, не злись, возвращаюсь, сейчас возвращаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164