под деревом сидит, согнувшись, мальчик, в пожелтевшей траве высокий куст, а на нем набухшая синяя почка толщиной с палец, почка вдруг лопается, приоткрывается, и из щели-разреза показывается ярко-красный цветок... Синяя почка вдруг превращается в губы мальчика, а то, что виделось красным цветком, вдруг превращается в сгусток крови, которая хлынула из его рта.
В таких случаях Омара начинает трясти озноб, кажется, что душа вот-вот покинет тело, им овладевает неистовство: орать бы ему, биться головой о камни, наброситься бы на кого-нибудь, пинать бы, рвать, ломать, крушить, кусать... Выйти бы на площадь и крикнуть во всю глотку: «Невиновен я в смерти ребенка! Его убил отец!» Нет... можно ли так жестоко добить несчастного, убитого горем отца?! Я не могу доказывать его вину, не мое это дело, дело следствия! Но в этом моя вина и мое несчастье! Почему вы не понимаете меня, люди? Почему не защитите меня?! Ведь одного моего слова было бы достаточно, чтобы закрыли это дело, а я хотел, чтобы все шло законным путем!
Вот так бы, до хрипоты в горле, прореветь бы ему, колотя пятками о землю, прорыдать бы, как верблюдица, потерявшая верблюжонка. И стало бы легче. Но увы! Он не может. Все зло у него внутри, оно бушует против тех, кто его не понимает, оно выросло внутри него, как черные острые рога, и мучит его. Люди, умеющие выражать внешне
свои чувства, похожи на сарай с настежь распахнутыми дверями. У человека с раскрытой, как сарай, душой не скапливаются внутри переживания. А замкнутый сгорает изнутри: горе его давит как камень; грызет как червь; ослабляет, как тяжкий недуг. Последние два месяца Омар горел от этого внутреннего огня, слабел и разрушался. Но легко он не поддавался ему, нет. Он колдовал над желтыми тетрадями, он растворялся в запретной, греховной любви к замужней женщине. Все это было признаком его жестокой битвы с самим собой; это была хитрость, прием, способ, чтобы не согнуться, не сломаться; это был душевный порыв от беспомощности, что не может защитить себя от людей, которые хотят согнуть его, прижать к земле; это был способ спастись, оторвавшись от земного бытия, умчаться в небо. Но он не смог спастись. Тетради в кожаных переплетах оказались соловьями, которых он держал в клетке, но стоило лишь отворить дверцу — как они упорхнули от него. А ведь когда-то он думал: вот закончить бы этот труд, тогда и умереть можно. Больше ни о чем и жалеть не стал бы. Закончу — и в мраморном городе, зовущемся Человеческой Мыслью, будет стоять и мой золотой дворец, мое имя тоже останется в веках, хотя плоть умрет. Напрасно все! От тетрадей в кожаных переплетах, кроме письма Николаева, ничего не осталось. Прекрасное чувство — любовь к Улмекен — вырвали из сердца, как средь бела дня отрывают от груди старой матери любимую дочь и увозят в чужой аул. Сердце Омара — это несчастная старушка, брошенная в пустом доме с горем своим наедине.
Да, уехать бы из Ортаса! Уехать бы навсегда. В Новосибирск. Учитель наверняка найдет ему работу, и вышедшие из повиновения тетради, превратившись в книжечку,— свидетельство о докторском звании,— окажутся у Омара в кармане. А дальше, если не понравится в Сибири, можно уехать в Алма-Ату, читать там лекции в высших учебных заведениях и, наконец, ступить ногой в коридор академии... Не пройдет и двух-трех лет, как он встретит всяких там аблезов и мамыржанов и посмотрит на них свысока. Отомстит презрением. А Сауле и Зауреш Алма-Ата, конечно, придется по вкусу. Сауле уже давно ахает при упоминании о столице.
Он так строил планы, и тоже напрасно!
Если вдруг на жеребенка нападает волк, разве мать- кобылица бросит свое дитя и сбежит, спасая шкуру? Разве
она не умрет, растерзанная, в зубах кровного врага? Омар знал, что не сможет уехать из Ортаса, бросить его, сбежать от него. И чем больше он это осознавал, тем больше мучил его черный бес — его печальные мысли.
Много было еще в его мечтах домов, которые бы он хотел построить в этом городе. Улиц, которые он бы хотел украсить садами и скверами, тоже было много. А о своей заветной мечте — мало-помалу перенести центр города на более удобное место и не торопясь приблизить город к морю — он не смел и заикаться, но что так будет — это он знал наверняка. Он уже держал в руках проект нового Дворца культуры металлургов и придумывал всякие уловки, чтобы выстроить его и потом потихоньку подтянуть к нему весь город. Неужели эти мечты и планы так и не сбудутся?! Неужели и вправду аблезы и мамыржаны в силах затормозить то, что сегодня мечта, а завтра — реальная действительность?! И он, Омар, должен смириться совсем этим?!- Почему он, забыв про честь и совесть, не мчится за правдой в столицу? Почему не напишет, что здесь, в Орта- се, развели против него недостойную кампанию? Почему не перенесет часть тяжести на плечи друга Альберта?
Оказалось, что Ортас неотделим от Омара, но это Омар понял только сейчас. Так же как будущая мать радуется каждому движению своего дитяти, находящегося под сердцем, так и Омар приходил в восторг от каждого законченного строительства, от каждого успеха ортасцев. И вот теперь это чадо должно исчезнуть, и не от случайного выкидыша, а от чьего-то насильственного вторжения.
Омар тяжело вздохнул. Перевернулся на другой бок.
«А еще в Ортасе живет Улмекен!»
Вчера, услышав ее визгливый голос, он вернулся домой потрясенный, уверенный, что больше никогда не захочет видеть ее. Перед ним стояло ее обезображенное до неузнаваемости лицо, и он сознательно не хотел его забыть, а все возвращался и возвращался памятью к нему, чтобы навсегда почувствовать к ней отвращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164