Долго идут вдоль длинного штрека, но еще никто не вымолвил ни слова. Когда вошли в полутемную нишу, старик резко остановился. Омар решил, что с ним что-то случилось; старик был взволнован, в голосе слышалась легкая дрожь.
— Омарчик, подойди ближе...
Омар подошел. Иван Иванович, приподнявшись на носках, обнял за шею ничего не понимающего Омара.
— Прости меня, дорогой...
Что-то кольнуло в сердце Омара, спазма перехватила горло, но он быстро справился с волнением:
— О чем вы, Иван Иванович?
— Ты скоро поймешь, прости, пожалуйста... Мы протестовали— он не согласился. А как Жексен буйствовал! Ничего не помогло...
И сразу же после этих слов впереди показался Жексен,
— Ассаломалейкум, агатай! — Жексен подошел вразвалку и протянул к Омару обе руки, но, посчитав, что этого недостаточно, осторожно прижал к груди.
Когда они подошли к «царству» Жексена, Иван Иванович, сильно волнуясь, объяснил:
— Ну вот, дорогой Омар... Это твое рабочее место. Ты — помощник Жексена. Решили один из пультов, которыми он управляет, передать тебе. Не вини... Это, наверно, временно. Когда нам сказали, что ты сам согласился, мы не стали больше протестовать.
В голове Омара прозвучал болезненный звон, и длинный штрек, в котором они стояли, несколько раз перевернулся, извиваясь как змея, голова которой придавлена чьим-то башмаком. Но выдержка... Его благословенная выдержка!
Он сухо сказал:
— Да, действительно, я сам сюда попросился. Решил все начать сначала. Так для меня лучше.
Обманули, собаки! Теперь понятно, почему Оразхан прятал глаза. Трусил сказать мне об этом. Вот тебе и картошка с участка! Как ни противно, но выхода нет: сдаваться нельзя, нужно соглашаться. Да, ничего не остается делать, кроме как согласиться. Изобретенная им же двойная дробилка, воспитанный им самим передовой рабочий Жексен, рассвет, закат, единый ритм, размеренные движения — как все прекрасно! Живи — не хочу!
Жексен хлопочет возле него, суетится:
— На главный пульт вы становитесь, Омеке!
Омар не соглашается; только усмехается про себя: поживем — увидим.
Во время обеденного перерыва он не смог пойти в столовую: не позволило самолюбие. Пусть сначала люди узнают, попривыкнут, посмотрят на него, одетого в спецовку, а уж тогда можно появиться и в столовой. Жексен его понял без слов, принес из столовки еду, а после обеда повторилось то же самое: грохочущий стальной агрегат, трясущаяся, как больная малярией, дробилка, хлопочущий возле него Жексен.
После смены, когда они, умывшись и переодевшись, вышли на улицу, Жексен, сильно конфузясь, сказал:
— Агатай... Во время обеденного перерыва я позвонил Разии, вашей келин. Мы приглашаем вас к нам. Пойдемте пообедаем... Не отказывайтесь, агатай, келин может обидеться.
Омар хотел отказаться, но тут сердце екнуло, показалось, что в этом доме он может встретиться с Улмекен.
— Ну хорошо, я согласен.
— Спасибо, агатай, только вы не говорите Разии, что работаете со мной, она ругаться будет...
— И на это согласен.
— Спасибо, агатай!
В основном вся речь Жексена в тот день сводилась к этим двум словам. Поднялись на третий этаж без лифта— спасибо, переступил порог — спасибо, сел за стол — спасибо.
Разия от счастья не ходила, а порхала по дому. Называла Омара «кайнага-тамада» — старшим братом мужа. «Кто бы мог подумать, что такой человек посетит наш дом!» — все повторяла она.
«В наше время у казахов часто встречается женское
имя Сауле»,— подумал Омар, когда к нему подвели маленькую Сауле, дочку Разин. Она висла на шее Жексена, озорничала, звала «папочкой», он сажал ее на закорки и возил по комнате. Когда она уж очень разозорничалась, он стал делать ей замечания: «Ну перестань же! Гость устал от тебя!» — но делал это мягким, любовным тоном, а сам так весь и сиял. «Счастливая семья... Говорят, аксакал Муса был против их брака, ну и вот. Любовь ровесников не выбирает...»
За столом он сидел еле-еле, устал от сегодняшних передряг, от нервотрепки, от незаслуженного унижения и даже чуть подремывал. Но разве можно показать свое самочувствие таким вот гостеприимным хозяевам?! Они не знают, как угодить гостю, за каждый глоток чая они благодарны ему, как же можно самому быть неблагодарным? Когда он уже совсем был не в силах держаться, вдруг раздался звонок в дверь. «Пришла!» — ударила сумасшедшая мысль. От прилива радости он весь напрягся, как увидевший врага скакун, еще мгновение — и он бы, сорвавшись с места, помчался к двери. Но все же не выдал себя, усидел.
«Родная моя, единственная!» — он мысленно твердил. Он видел, как Разия бегом помчалась на звонок и открыла дверь. Сейчас... Сейчас он услышит ее звенящий голосок, похожий на голос девочки-подростка, и не только знакомый, а родной, будто бы рождающийся на дне самой души. «Родная моя, единственная моя, единственная!»
Оказывается, пришла соседка.
Омар не знал о болезни Досыма, ничего о нем не слышал. Чтобы хоть как-то завести разговор об Улмекен, сказал:
— Надо бы пригласить Досыма с женой, посидели бы вместе,— и сам понял, что сказал что-то неприличное, но.., что делать, сказанное слово—выстреленная пуля, улетела— и не поймаешь.
Жексен невольно взглянул в лицо гостя, помолчал немного и с присущей казахским парням деликатностью сказал как можно мягче, чтобы не задеть Омара:
— Агатай, оказывается, ничего не знает. Дела нашего зятя Досыма сейчас неважные, болен он сильно... Болезнь у него в душе, душевная болезнь... Что-то с рассудком случилось. Мы слышали, что он сейчас находится в каком-то ауле, недалеко от города. Мы сегодня с Улмекен
и собирались поехать разыскать его, но отложили на субботу или воскресенье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164