Али опустился в кресло. Что тут скажешь? Мирас застегнул свой желтый кожаный чемодан. «Ну, проводи меня!» Они спустились вниз, уплатили дежурной, взяли паспорт и вышли во двор гостиницы; там стояла белая «Волга» Мираса; он положил в багажник чемодан, повернул ключ в замке; Али стоял, не веря; Мирас завел машину; Али сел рядом с ним. Машина выехала со двора, пересекла центральную улицу города и тронулась по шоссе, ведущему к Таскала; Али все еще не верил; Мирас остановил машину; они долго сидели, не глядя друг на друга, не произнося ни слова.
— Ты не обижайся на меня,— наконец сказал Мирас.— Так получилось. Не могу задержаться ни на час. Только не думай, что я чем-нибудь недоволен. Ты не представляешь, как я благодарен, но остаться не могу, спасибо.
Али затрясло.
— Почему?—только и спросил он; голос его дрожал.— Почему?
— Почему? Я говорил, что хочу видеть Омара, хочу написать о нем. Когда познакомился с ним, он мне понравился— хороший парень. Даже оказались из одного аула. Но что о нем писать, скажи?
Председатель горсовета, депутат, кандидат наук, знающий работник, город любит как свою душу, находит с людьми общий язык,— настоящий коммунист. А еще что? Его анкетные данные я знал до встречи с ним, в Алма-Ате. Увидел его — убедился, что все правда, и стало скучно. Нет, Омар не может быть объектом для меня. Да к тому же,— без -ложной скромности добавил Мирас,— мы с ним очень похожи, писать о нем — все равно что писать о самом себе. Потому и уезжаю.
Али разгорячился:
— Эх ты! Разве приехал сюда только для того, чтобы писать? Здесь удивительная, прекрасная земля, здесь живет удивительный народ. Разве не ты ехал посмотреть Алтай?
— Да... Это правда, но мне пора, ждут дела.
— Давай, давай жми!—Али выскочил из кабины и грохнул дверцей.
— Садись, довезу до города!
— Убирайся, дойду без тебя!
— Ну, как знаешь...
Машина подпрыгнула и рванула с места. И только тогда Али по-настоящему понял, что его друг уезжает. Человек чувствительный, он сильно расстроился. В глазах потемнело, закружилась голова, Али, покачиваясь, постоял немного и, схватив с дороги камень величиной с кулак, швырнул его вслед удаляющейся машине. Камень стукнул по колесу. Повезло!
— Послать бы тебя... Идиот... Настоящий идиот!..— сказал он сквозь зубы.
И Али показалось, что сердце его почернело от гнева и обиды, окаменело, ожесточилось и больше уж никогда не смягчится.
Вернувшись от Мамыржана, Улмекен не могла сомкнуть глаз до самого рассвета. Она горела, стараясь припомнить каждую минуту, весь этот волшебный вечер, красивого молодого человека, сидевшего рядом, вспомнила, как чудесно он пел... Летящие мечты уносили ее на своих крыльях, душевная неудовлетворенность не давала покоя. Муж захрапел, едва коснулся головой подушки; они лежали рядом, но один наслаждался сном, а другая мучилась воображением, ворочалась и часто вздыхала.
Досым проснулся в семь, как всегда. Умылся, побрился; Улмекен поставила чай, погладила ему рубашку. В восемь тридцать к дому подъедет коричневая «Волга»: Досым рано уезжает на работу. После его отъезда она еще полчаса будет заниматься хозяйством, а без пяти девять выйдет из дома. Улмекен работает недалеко, в библиотеке.
За завтраком она сказала мужу:
— Стыдно как-то перед писателями из Алма-Аты. По-
моему, надо пригласить их к нам. Дом показать. Ведь сидели вместе, за одним столом. Люди-то интересные, таких поискать — не найдешь...
— Решай сама,— сказал Досым,— если тебя не утомит подготовка ко всему этому, то приглашай.
— Никакой особенной подготовки и не нужно. Отец барашка откармливает. Пришли мне к обеду Олега. Поеду к отцу и попрошу барашка. А Торшолак опалит голову и ножки, почистит внутренности.
— Делай как знаешь, Уля,— сказал Досым уже на ходу. Муж редко называл ее так: или в обиде, или в радости. Почему он назвал ее Улей сегодня, она не поняла.
Досым уехал, Улмекен стала собираться на работу. Перемерила несколько платьев, несколько пар разноцветных серег, колец, браслетов, кулонов на золотых цепочках. Наконец выбрала простое белое платье, золотые часики и ушла, не надев украшений. На работе Улмекен не могла спокойно усидеть на месте. Ее библиотека находилась в крыле Дворца культуры, ей надоело сидеть в тишине и одиночестве, надоело слоняться из угла в угол, она сходила поболтать к кассирше, еле-еле дождалась шофера. Когда пришла машина, долго ездила по магазинам, набила холодильник разной снедью, которую вечером она поставит на стол гостям.
Отец Улмекен, Муса, жил на улице, которая называлась Жабайы-коше — Дикой, и называлась так потому, что, расположившись в предгорье, была застроена вкривь и вкось. Улмекен отправилась туда. Отца не оказалось дома. Ее встретила мачеха, Торшолак-токал. Она смотрела хмуро, ничего не сказала, не поздоровалась. Торшолак не интересовало, пришел ли кто, ушел ли, ей это безразлично, Улмекен уже успела привыкнуть.
— А где папа? — спросила она.
— Гулять поехал,— бесстрастно ответила Торшолак. Лицо не шевельнулось, ни брови, ни узкие щелки глаз не выдали никаких чувств, в голосе полное равнодушие.
«Зануда несчастная!» — подумала Улмекен.
Улмекен и Жексен — старшие дети от первой, покойной жены Мусы, а эта Торшолак ни много ни мало мать девятерых сыновей, старшему — тринадцать, младшему — год. Кому же гулять, как не Мусе? А эта грязнуля все сопит, и мир ее —один только дом; с огнем входит в него,
— Где барашек, которого отец откармливал?
— Стоит вон...
— Послушай-ка, Торшолак, я хочу его взять для гостей.
— Да вон стоит...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164