«При такой диете недолго же этот бедняга протянет!» — предрек Омар, глядя на него. Увы, так оно и случилось!
Поезд еле тащился. Они больше стояли, чем ехали. Только в Сарыозеке проторчали битый час. В Сарыозеке же и случилась трагедия. Лишь поезд тронулся, раздался душераздирающий женский крик; поезд, звякнув, остановился. С грохотом попадала со столиков посуда, полетел с полок багаж, одновременно послышался испуганный возглас:
— Ой! Человека раздавило!
— Где?!
— Кого?
Все бросились наружу. Крикнувшая с визгом и сорвавшая тормоз оказалась толстая проводница этого несчастного шестнадцатого вагона. Костя тоже выскочил, но быстро вернулся.
— Парня какого-то переехало пополам... Взгляни в окно... Лежит прямо напротив нас...
Омар подошел к окну и увидел, что два милиционера тащат окровавленного, раздавленного человека с раскинутыми руками. Омар узнал Белесого...
Потом уже стало известно: он выбежал из буфета, когда поезд тронулся, а когда догнал свой вагон, то, пожалев бутылки, которыми была занята одна рука, схватился за поручни только одной...
В Сарыозеке они еще задержались почти на час. Все были перепуганы и говорили только о случившемся, но жизнь движется по своим законам, и когда поезд наконец набрал скорость, на какую только был способен, разговоры о «бедном парне» понемножку стихли. Певцы все остались в Сарыозеке.
Опять начались качка, тряска, болтанка. Сколько ни старался, Омар не мог забыть о Белесом. Он мысленна нарисовал короткую жизнь этого несчастного: кто он,
как рос, в каких отношениях был с родителями, с друзьями. В конце он пришел к неожиданному выводу: его трагедия— в его внешнем безобразии. Наверно, поэтому он и был зол на жизнь, зол на свою судьбу, а значит, зол и на человека — вот где начало всех бед; и пьянство, и хулиганство начались, наверно, отсюда.
Алтай, Тарбагатай, Джунгар — три младших брата заботливо сопровождали выехавших из Сибири путников, а потом передали с рук на руки старшему брату Алатау. Когда вдали появился его величественный силуэт, пассажиры бросились к окнам:
— Посмотрите туда!
— Что там?
А старушка, сидевшая напротив Омара, удивленно воскликнула:
— Господи, что это за чудо!
Омар и сам не мог оторваться от окна. Он уже давно нетерпеливо ожидал появления Алатау. Сначала стала заметна большая черная туча. Судя по косой ее гриве, Омар понял, что над горами бушует мощный ливень. Через некоторое время туча раскололась надвое. Разделившись, одна половина помчалась на юго-восток, другая — на юго-запад; это напомнило Омару раздвигающийся бархатный, с густыми черными кистями, занавес. Чем шире раздвигался занавес, тем ярче были белые облака, горные вершины с голубыми шапками льдов — нетронутая, девственная природа, окрашенная в сине-зеленый тон. И вот в глубине сцены появилась как бы нарисованная талантливым художником замечательная картина, которая с каждым мгновением становилась все прекраснее. Спасибо! — произнес мысленно Омар. Очевидно, потому что он сам качался на полке, Алатау показался ему раскачивающимся, как в колыбели. Дорогой мой дядя Курман, наверно, впервые увидел горы, когда ехал на верблюде. Его музыка, посвященная Алатау, написана в ритме шагающего верблюда и наплывает как бы издалека. Занавес раздвигается все шире, а душа Омара все больше наполняется музыкой. Ближе, чем горы, блеснуло и зеркало Калчагайского моря. Удивительно, что море, казалось, кончается у самого подножия гор, у дальних берегов его поднимаются синие вершины, но Омар знал, что это в действительности не так.
В Алма-Ате Костя продал свои костюмы, рубашки и пришел без чемодана. Доволен:
— Умный ты мужик, Рома! Ух как легко я себя почувствовал!
Бородач и его попутчицы сошли в Алма-Ате. Косте и Омару досталось по отдельной полке, отчего они пришли в восторг. Почти три часа лежали растянувшись.
— Живем, Рома! — восклицал Костя.
Эту ночь Омар тоже провел без сна. Наверно, неладно будет, если я просплю родные места, где мне перерезали пуповину, думал он и не отрываясь смотрел в окно. Когда уставал, выходил в тамбур. Кольцеобразная зеленая гусеница, двигаясь своим медленным ходом, уже пробиралась среди густого соснового леса и, наконец, на третьи сутки, к вечеру, доползла до Ташкента. Поезд на Самарканд уходил в полночь, билеты они достали свободно.
— Ты поезжай в Сары-агач, а я посижу на вокзале, подожду поезда,— сказал Костя.
Омар не согласился, решил проводить Костю. Они наняли такси и почти два часа ездили по достопримечательным местам Ташкента, затем зашли в ресторан, набили животы шашлыком и виноградным вином. Слегка разгоряченный Костя, несмотря на свою грузность, танцевал лезгинку, чем привел в восторг Омара. Когда вернулись на вокзал, еще оставалось время до посадки. Уставшие от многолюдной толпы, они пошли в привокзальный сквер с ровно подстриженными кустами и уселись на длинной скамейке. Оказывается, сидеть вот так, молча, рядом с неразговорчивым соседом тоже доставляет удовольствие, подумал Омар. Посмотрел вверх и понял, что южное небо сильно отличается от северного. Звезды не такие большие и яркие, а мелкие, скученные, и ими усыпано все небо. Птичий — Млечный — Путь глядится четко прочерченной, как автотрасса, линией.
Омар лежал на спине, положив голову на колени Косте. Сквозь звездную высь смутно проглянуло лицо Улмекен. Он стал мысленно, словно настраивая изображение на телеэкране, то открывать, то закрывать глаза, вызывая в памяти дорогой облик. Наконец ему это удалось. Улмекен приблизилась и подмигнула. А когда тряхнула ниспадающими на плечи густыми волосами, лицо ее закрылось ими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164