А произошло это так. К Кокишу из района приехали сваты, все было бы хорошо, но на привезшем их газике лопнула шина, и они не могли отбыть обратно. Тогда Кокиш пишет Гали записку: пришли, мол, мне два ската. Но завскладом тоже потчевал гостей и, как всегда в этом состоянии не очень покладистый, наотрез отказал Кокишу. Кокиш успел к тому времени как следует посидеть за столом; разгоряченный и злой, он примчался к Гали сам.
— В чем дело?! Ведь были скаты!
,— Ну есть, а тебе не дам.
— Почему не дашь?
— Они не отцу моему принадлежат, а государству.
— А я что, с улицы, что ли?
— Поди отсюда, у меня для твоих сватов ничего нет.
— Ну погоди, чтоб тебя...— тут Кокиш оскорбил Гали словом, но этого ему показалось мало, и он, подумав минуту, оскорбил его еще и действием, крепко стукнув кулаком.
— Ой-ой,— заорал Гали и сел на землю,— он мне выбил глаз!
Собрался народ, поднялся крик. Кто-то был на стороне Кокиша, кто-то на стороне Гали. Таким образом, возникла необходимость разобраться. И сегодня вечером на закрытом партсобрании должен обсуждаться этот вопрос.
В маленьком кабинете при гараже сидят двое: Гали и чабан Жамалиддин, который пасет отару больных, покалеченных овец. Раздается телефонный звонок. Это Конырбай, совхозный бригадир.
— Гали?
— Да, я.
— Ты один?
— Нет, мы с Жамалиддином.
— Хорошо, сейчас приедет Турысбек. Жди.
— Ладно.
— Да, кстати, сейчас звонил из района Самалбек, говорит, приехал твой брат, Али.
— Ну и хорошо, что приехал, мы очень рады.
Гали положил трубку и выругался:
— Отца его... Какого черта явился!
-— Про кого ты говоришь?
— Да про Али.
—- Слушай, это тот самый твой брат, что живет в Алма-Ате?
— Он уже давно живет не в Алма-Ате, а в Таскала...
— А почему ты недоволен, что он приехал? Наверное, он соскучился по родному аулу.
— Как же! Если бы братец скучал по родным местам, то не появлялся бы здесь раз в семь лет.
— Говорят, он писатель или журналист?
— Да какая разница — журналист, писатель... Артист, одним словом! Жена с ним жить не смогла, ушла, ребенка забрала, да он во всем виноват, недотепа, кому нужен такой!
— Ты просто не в духе, я смотрю. Брат есть брат, родная кровь.
— Е-е-е, лучше бы его не было. Даже не дотянул до сопляка Жами.
Гали — человек плотный, высокий, серебристые волосы зачесаны назад, в больших черных глазах светится ум. Единственное, что портит облик Гали,—это его крошечный кабииетик, половину которого занимает письменный стол. Напротив Гали сидит чабан Жамалиддин; синеглазый рыжий человечек, щупленький, как скрюченный мизинец; сидит, согнувшись, перед Гали, словно ученик, не выучивший урок. Он главный болельщик за есентаев.
— Ну ладно, господь с ним, с Али. Итак, что будем делать, Жаке?
— Надо ждать Турысбека. Конырбай-ага, наверное, что-нибудь с ним передал.
И они опять взялись за Али. Турысбек — рослый красивый молодой человек — не заставил себя долго ждать.
— Товарищ командир, прибыл в ваше распоряжение,— по-русски сказал он, козырнул и стал по стойке «смирно».
«Вот тоже одна из аульских разновидностей Али, все сплошь сумасшедшие!»
— Ну, что сказал Конырбай?
— Конырбай считает необходимым воспользоваться приездом Али,— ответил Турысбек.
Последний раз Али приезжал в аул в шестьдесят четвертом году; тогда это был бедный колхоз, состоявший примерно из тридцати деревянных изб и глинобитных мазанок. Теперь Али не узнал родных мест: добротные дома стояли словно огромные валуны в ущелье, в ауле выросли двухэтажная контора, школа, Дом культуры. Старые, крытые тесом избы, почернев еще больше, сгрудились в восточной части аула, такие же жалкие, как прежде. Белые гордые постройки неумолимо теснили их от себя прочь. Аул огорожен штакетником, на воротах висит доска, где большими буквами написано название совхоза, ибо аул его центральная усадьба.
Оказалось, что Али, довольно известный в литературных кругах, для своих аулчан не представлял интереса: его приезд никого особенно не взволновал. Когда он на великолепном «бобике», предназначенном вообще-то для
начальства, подкатил к своему дому (который с трудом разыскал) и встал у ворот, ни соседи, ни аульские дети, ни даже собаки — никто не вышел встречать его. Али долго не отпускал машину, надеясь все-таки произвести эффект на земляков; он что-то спрашивал у шофера, рассказывал ему историю за историей, однако все его старания были напрасны. Наконец Али пришлось отпустить машину, и, немного волнуясь, он вошел в родной двор.
Старые ворота первыми узнали его, сначала они заскрипели, запищали: молодец, что приехал, лучше поздно, чем никогда, а потом Али почудилось, что этот скрип перешел в настоящее человеческое рыдание. Во дворе никого не было. Входная дверь тоже поздоровалась с Али, мяукнула: добро пожаловать, и замолчала.
В передней ни души; справа по коридору раньше была комната младшего брата, Али толкнул дверь и очутился в темном, непроветренном помещении; сначала он даже испугался и отступил: на полу толстым слоем лежит пыль, валяются какие-то веревки, фляги, мешки, в углу стоит рассохшаяся бочка; здесь больше не жили, комнату превратили в склад, это неприятно кольнуло Али. Слева по коридору—дверь в комнату Жами и матери; там еще сохранились признаки жизни, но тоже было неубрано, неуютно, тоже никого. На оструганном по-кержачьи деревянном столе лежали две буханки хлеба, Али отметил, что хлеб принесли сюда недавно, но все равно в душу его медленно и неслышно вползла тяжелая тревога: где же они? почему такое запустение? — и сердце сжалось от непрошеной мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164