Если бы здесь была Адмирал, подумал он, тоза ревела бы от восторга.
Через несколько минут над головами мальчиков взошла красноватая луна; круглая, полная, она поднялась на длину вытянутого аркана и там окрасилась в свой обычный серебристо-белый цвет; сразу загадочные мрачные скалы, только что навевавшие страх, покрылись серебристым сиянием, осветились, стали добрее; далеко впереди начали проглядываться щели, овраги. Настроение ребят заметно улучшилось.
— Давай поищем собаку. Смотри, посветлело.
— Сейчас, наверное, не получится, ночь, горы... Понимаешь, может, она лаяла где-то очень далеко, а эхо просто принесло сюда звуки... Подождем, если подаст голос еще раз, попробуем определить направление.
— Ты знаешь, мне очень холодно.
— Это еще что! Позже действительно придется туго,
когда холодный ветер задует вон с тех белых скал...
Казахи называли Акима-пасечника Аким-Бормотун, а русские с не меньшим основанием—Аким-Куркуль. В начале лета старый Аким отправлялся далеко в горы: он вывозил туда пасеку, которую, в отличие от своих собратьев-пасечников, всегда тщательно прятал. Поэтому-то он и получил прозвище «Куркуль».
Глаза у Акима — щелочки, их почти не видно на морщинистом лице, подбородок маленький, такие же маленькие рот и нос, да и сам старик низкого роста. Прозвище Бормотун Аким получил потому, что на ходу часто разговаривал сам с собой. Сощурив глаза, да так, что они почти полностью исчезали с лица, он начинал громко и зло что-то доказывать, уставясь в пустоту перед собой.
В этом году Аким вывез пасеку в такую глушь, куда редко заглядывают люди, здесь Акима не найдет никто, главное, не найдут агенты аулсовета. Живет Аким в маленькой темной избушке, весь день напролет занимается ульями; правда, редко, но отдыхает: разговаривает со своей здоровой, точно жеребенок, лютой собакой (помесь овчарки с дворнягой), произносит горячие речи в адрес собеседника, которого не существует.
В этот роковой вечер, когда спустились сумерки, он, как обычно, обошел ульи, внимательно проверил их: не смешались ли пчелы, не началась ли между ними ври, не напали ли на пчел трутни? Следуя одному из овощ непреложных законов, сегодняшний вечер Аким провел в темноте, не зажигал даже самого тусклого огонька: ведь огонь привлечет незваных гостей, считал он; привык Аким обходиться вечерами и без горячей пищи, ему достаточно куска хлеба, обильно намазанного маслом, да крынки холодной воды; насытившись, он спустил Ктора с цепи, вошел в маленькую, сколоченную из досок избушку, устроился на старой резной кровати и затеял привычный яростный спор с дочерью, убежавшей от него замуж, да с внуком, что стал помимо воли деда работать в милиции.
— Синий чулок ты, Катька, Медная пятка, запомни! Нормальная, знающая себе цену девка разве пойдет за кого попало? Тебе что, не хватало наших парней из кержаков? Слава богу, выбор был: не один жених —десять сваталось. Кабы не была ты, Катька, такой недотепой, разве не выделил бы я тебе треть из этих двадцати шести тысяч? Конечно, не сразу, по волоску... Понемногу, а дал бы... Сейчас ты говоришь, мол, не надо, отец, а я-то знаю, что надо, что не может быть такого, чтобы не надо. Притворяешься, потому что нет человека, которому не нужны деньги; ухожу уже с этого света, а не довелось встретить такого человека. Запомни, в деньгах нуждаются не то что голодранцы, как ты, даже святые отцы! Если бы не ты, Катька, то твой сын — мой внук — не стал бы бродягой-антихристом, не рядился б в эту поганую форму; ты всегда подавала ему плохой пример, что ты сделала с сыном?! Ну и хорошо вышло? Сама знаешь, что нехорошо: наши должны служить богу, заниматься хозяйством.
А ты, Митька, такой же дурак, как твоя мать. Ради кого я горю в огне, варюсь в котле? Ради вас, дураков. Был бы послушным, уважал деда, получил бы свою треть и гулял себе вволю. Я виноват во всем, скажи? Нет, сами виноваты. Говорил тебе, предупреждал, не ходи служить во милицию. Не послушался знающего жизнь деда, не согласился. Ну и прозябай теперь, как эта дура, твоя мать, женись еще! Не-е-т! Ни копейки тебе не положу на зуб, не надейся. Эти деньги я потом и кровью собирал. Говоришь, в деньгах не нуждаюсь? Увидим, еще придешь, повинишься. Ведь не разгуляешься на милицейские восемь—десять рублей, на что их хватит? Еще будешь на брюхе ползать,-—старик радостно улыбнулся,— еще попросишь, дайте хоть взаймы, скажешь. На тебе взаймы, понюхай, чем пахнет,— и старик махнул в воздухе высохшим кулачком,— я добро собирал не проходимцев кормить вроде тебя! Меня-то кто пожалел в жизни?..
Круглая, яркая, только что родившаяся луна задела краешком серебряного луча маленькую избушку-отшельницу, и в полуоткрытую дверь полился мягкий лунный свет; Ктор, лениво бродивший по двору, неожиданно вырос на пороге и, навострив уши, уставился на хозяина; наверное, он думал: ну, приказывай, я побегу для тебя на край света, скажи только слово...
— Кроме тебя, Ктор,— увидев пса, забубнил старик,— у меня никого нет, никто честно не относится к Акиму, ты один оправдываешь свою жратву: Катька — дура, Митька— богом проклятый... Но ничего, Ктор, пусть они к нам с тобой только сунутся, и на порог не пустим, так ведь, Ктор?..
Тут Ктор, внимательно слушавший старика, нервно, словно лезвиями ножниц, повел ушами и, громко взяв, вскочил на ноги.
— Лежать!.. Что случилось?..— испуганно спросил старик.
Ктор выскочил из домика и, ломая сухие ветки кустарника, помчался прочь от хижины; старик, почувствовав неладное, быстро надел рваный полушубок, снял со стены заряженную, всегда наготове, винтовку и вышел из дома;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164