.. нет! нет! Это был убитый человек. Он сидел тихо, без движения; предсмертные судорог не сотрясали уже простившееся с жизнью тело, наверное, потому, что стреляли в него с близкого расстояния.
Мамыржан подошел последним, остановился позади всех и услышал растерянный шепот Омара, показавшийся
ему жутким: «Что это?.. Откуда это?..» В этих несуразных словах прозвучала вся мировая скорбь.
Под сосной, склонившись набок, сидел Дулат, из его горла уже ее так, как раньше —струйкой, а фонтаном била кровь, заливая грудь. Шепот Омара «что это» застрял в мозгу Мамыржана, поглотил все его существо. «Чудеса... чудеса...» — повторял он не шевелясь; потом посмотрел на Дли и, кажется, постарался улыбнуться. А когда увидел Подкову, который, хромая, подходил к ним, когда разглядел этого мальчика, похожего на вырвавшегося из ада грешника, Мамыржан начал понимать, какое страшное горе его постигло.
— Ой, ой, что это мы сделали?..— прошептал он, как бы проревев, потом закричал: — А-а-а!..— и упал на тело сына; наверное, он надеялся, что Дулат оживет, что сейчас встанет, оботрет кровь, улыбнется своему отцу, потому что все время тряс его и спрашивал:—Ой, солнце мое, мальчик мой, откуда ты здесь? — и целовал, целовал сына в лоб...
Омар растерянно твердил: «Алеке, Алеке, скорее! Нужен вертолет!..» — только на это хватило его сил; он пошатываясь отошел в сторону, обнял молоденькую сосну и застыл так. «Что за дети, откуда появились дети?» — стучало в голове.
Али тоже в первый момент ничего не понял, но потом, когда увидел испачканного в крови и грязи Мамыржана, обнимающего мертвого сына, увидел пошатывающегося Омара, его расширенные глаза, беднягу Сашу Подкову, застывшего, словно остов обгоревшего дерева, в мозгу его кто-то прокричал: «Судьба, это судьба!» — он повернулся и побежал. Спотыкаясь о лесные корни, задыхаясь, Али продирался сквозь заросли, повторяя одно и то же слово «судьба», как будто оно могло принести облегчение, будто могло что-то вернуть, поправить. Он вспомнил, как плакал Аспанбай, умоляя их не ходить на охоту, и повторял снова: «Судьба! судьба!»
Весь в поту, он добежал до дома Терентия. На берегу озера стоял, растопырив винты, вертолет; когда Али увидел его, ему показалось, что он обрадовался.
— Судьба! — опять повторил он громко.
Точно враг прошел по двору Терентия, двери и окна были раскрыты настежь, пьяные старики как мешки валялись один — на крыльце, другой — на телеге; откуда-то из
глубины двора вышел Аспанбай, глаза у него были красные, испуганные; он приблизился и спросил:
— Коке, что же теперь будет?
— Откуда ты знаешь? — спросил пораженный Али.
Вместо ответа Аспанбай повторил:
— Что же теперь будет, коке?
— Где летчик?
— Рыбачит.
Быстрей веди меня к нему!
На берегу озера удил рыбу пилот Хайрутдин, татарин с рыжей шевелюрой.
— Омар Балапанович велел вам поскорее прибыть...—< заикаясь, проговорил Али,— мы там... в лесу... ранен человек...
Хайрутдин с недоумением взглянул на Али, а потом, тоже заикаясь, спросил:
— Сам-то он... Омар-ага... здоров ли?
— Здоров.
— Слава богу! Золотой он человек, золотой...
Долго пилоту не удавалось найти место происшествия. Али не сумел толком ничего объяснить. Когда наконец нашли, долго приземлялись. Выйдя из вертолета, Али увидел, что ничего не изменилось, все было так же, как в момент его ухода: Мамыржан лежал, обнимая мертвое тело; Омар, как прежде, стоял у сосны, держась за ствол, чтобы не упасть; Али стало тошно, свет померк у него в глазах,
и он без сил опустился на землю.
После полудня вертолет улетел в Ортас, унося с собой мертвого Дулата, Сашу Подкову, который был без сознания и бредил, беспамятного Мамыржана, Али и Омара; Аспанбая забыли взять с собой, он так и остался сидеть,
скорчившись, словно в полудреме, под деревом.
Жена не стала будить Терентия, лежавшего на крыльце, не стала она и тащить его в дом: разбудишь раньше срока — начнет драться; да она и не смогла бы даже сдвинуть с места это огромное, как гора, тело.
Ночью неожиданно затрещал по крыше дождь, Терентий и Самурат проснулись, вошли в избу, начали слоняться из угла в угол, натыкаясь друг на друга, как льдины в ледоход, что-то бормотали, мычали, ругались, наконец нашли самогон, выпили по рюмке, потом по второй; бросив на пол какие-то лохмотья, повалились на них. Среди ночи Терентий проснулся то ли потому, что уж очень колотилось сердце, то ли потому, что болело оно, то ли потому, что сжималось от горечи; проснувшись, почувствовал, как внезапно потянула его к себе сырая земля, и в страхе промолвил: «О господи...» Да, недоброе почуял Терентий. «Что, уже все? Уже конец?» — спрашивал он себя в недоумении. Ему не удавалось пошевельнуться, он еле дотянулся до воротника, задыхаясь, рванул. С треском упали несколько пуговиц, и тогда, почувствовав небольшое облегчение, Терентий смог наконец перевернуться на другой бок.
Бывало, стоя перед образком, старуха Терентия скороговоркой молилась, тогда Терентий, сверкая глазами, гневно рычал: «Скоро ли перестанешь кудахтать?!» Теперь и сам он вспомнил о боге; неустрашимый Терентий, поверенный дикой тайги, никогда не знавший, что такое болезнь, смерть и бог, в эти минуты тоскливо повторял, глядя на черные окна своей избушки: «О господи! господи!»
Сквозь черные ночные стекла казалось ему, что он видел, как вдруг ощетинились пики Алтайских гор, словно живые, громоздились они друг на друга; казалось, что видел, как встали дыбом, точно волосы испуганного человека, темные ели, а озеро Самар, лежащее на своем золотом блюде, напротив, показалось ему спокойнее, чем обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164