..— Не желал, но голос прозвучал резко, даже зло.
Сауле сникла еще больше:
— Нездоровится ей...
Омар вышел из дома под влиянием этого настроения. Не видя ничего вокруг, быстрым шагом дошел до горсовета и, даже не кивнув ни здоровающимся с ним сотрудникам, ни вставшему с места и откозырявшему дежурному, прямым ходом поднялся на второй этаж и открыл дверь своей приемной. И тут его точно царапнуло по самолюбию: Назым, которая обычно при виде его смущенно краснела и вспархивала со стула, на этот раз даже бровью не повела, не поздоровалась, а лишь взглянула так, словно спросила, зачем он явился. Растерявшись, Омар поздоровался первым; девчонка в ответ еле шевельнула губами и осталась сидеть. Из-за этого, казалось бы, незначительного события он в течение всего дня совершал непростительные ошибки. Не спросив Назым, есть ли кто в его кабинете, он резко рванул дверь и тут опять почувствовал укол самолюбия — за его столом сидел Аблез, прямой, застывший, словно перед тем, как ему родиться, его вырезали вместе вот с этим коричневым столом из цельного куска фанеры.
Перед Аблезом стоит Покатилов, кажется, что-то докладывает. Насколько сгорблен Иван Гаврилыч, настолько прям Аблез.
Иван Гаврилыч, повернувшись к Омару, слегка кивает, похоже, он побаивается при Аблезе почтительно поздороваться с ним, а возможно, и нет, но Омар его так понял, а поняв, опять ощутил укол самолюбия. Он присел на один из обитых кожей стульев, стоявших в ряд вдоль стены. Почему Иван Гаврилыч стоит? Почему Аблез не предложит ему сесть?
Аблез и Иван Гаврилыч и не думают обращать на него внимания, пришел ли, ушел — им нет до этого дела; изогнувшись серпом, стоит Иван Гаврилыч, и, застыв как колотушка, сидит Аблез. Аблез Схмотрит на Ивана Гаври- лыча в упор, подозрительно, как бы безмолвно спрашивая, что, дескать, ты еще там напортачил, что с тобой делать? Иван Гаврилыч волнуется, говорит, чуть ли не заикаясь:
— Расчеты мои, по-моему, верны...
— Верны-то верны...— Аблез возвращает ему папку.— На, возьми! Я не говорю, что твои расчеты не годятся, я говорю, что нельзя нарушать закон. Тебя и меня посадили не для того, чтобы мы плевали на законы. Понятно, Иван Гаврилович? Нельзя транжирить государственные средства налево и направо.
— Это, конечно, но согласно постановлению...
— Постановление постановлению рознь, разве не так? За постановление, рожденное дурной головой, нельзя умную голову с плеч снимать.
— Конечно, но...
— Ладно, иди!
— Хорошо...— Иван Гаврилыч сначала попятился, а потом, двигаясь бочком, вышел. Как один унижает другого!
Аблез сделал вид, что только теперь заметил Омара. Не здороваясь, спросил напрямик:
— Так, Омар... У тебя дело есть?
Эти слова прозвучали, как «кто тебя сюда звал?».
— Я хотел подписать приказ о моем отпуске,— сказал Ойар и даже сам не заметил, как это объяснение помимо воли вылетело из его уст.
— Ну... Об этом можешь не беспокиться, я уже издал приказ...
Омар настолько растерялся, что не смог даже рассердиться, и говорить ничего не стал, ибо для достойного ответа нужно разозлиться, подогреть себя, а чтобы разозлиться, надо с чего-то начать или хотя бы собраться с мыслями; сейчас же, что бы он ни сказал, все равно верх будет Аблезов. Это точно.
Понял это и Аблез. Наклонившись вправо, он среди многих телефонов отыскал голубую трубку и, повернув дважды диск, произнес:
— Зайди ко мне.
Омар понял: позвал кого-то из начальников отделов, ас ним разговор окончен. Он встал, двинулся к двери, не простившись. Аблез тоже не ожидал особых знаков внимания с его стороны, не спросил, почему торопится, промолчал.
От неудачного удара иной бильярдный шар блуждает по сукну, ударяясь то об один, то о другой борт. Нарушая положение неподвижных шаров, разбивая нетронутую кучу, он портит всю будущую игру. Положение Омара было примерно таким же. Он, никого не видя, а если даже и видя, не оборачиваясь, а если и оборачиваясь, то не кивая в знак приветствия, вышел на улицу. Только тут, на стоянке автомашин, он пришел в себя от забытья, и то лишь потому, что в его бедро ткнулась черная «Волга» и, квакнув, попросила освободить дорогу. Он успел заметить номер: из их гаража, персональная машина какого-то начальника отдела; тот, что сидел внутри, сделал вид, будто не замечает Омара, повернулся к нему в профиль, Омар тоже не стал ломать голову, кто за рулем, и, шагнув в сторону, пропустил машину.
Зло на самого себя стало разгораться еще больше, он готов был как птицу ощипать и съесть себя. Если уж шар стукнулся об один борт, то он непременно стукнется и о другой — Омар пришел к Мамыржану. Мамыржана дома не было, а Кадиша, увидев его, громко зарыдала и упала в обморок; в доме, наверное, готовились к поминкам — семь дней,—на кухне толклись какие-то женщины, они вышли в переднюю и прямо-таки застыли, глядя на него; выбежавшие на крик матери Раушан и Талгат тоже испуганно смотрели, как бы безмолвно спрашивая, зачем этот человек пришел сюда; он посидел немного в изголовье лежавшей на диване без сознания Кадиши и сказал:
— Чем я могу утешить вас?.. Сказать «не плачьте»?..
Когда он уходил, вслед раздались недовольные голоса:
— Что ему здесь нужно? 1
— Э-э, будь он проклят, бессовестный! Пришел сюда, потому что мучит совесть, чувствует свою вину!
— Он, наверно, боится, что на него в суд подадут!
Голоса женщин звучали громко, может быть, сознательно громко, чтобы он слышал.
Омар опять не знал, что ему сейчас делать. У него был друг по имени Дулат, с которым он, закончив один институт, приехал в город Ортас. Умер в позапрошлом году, оставив девять душ детей и обезумевшую от горя жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164