С тихим плеском, точно целуясь с морем, заскользили по темной глади весла.
Начиная с этой ночи, Омар забыл весь мир, забыл свои неприятности, семью. Хотел ехать в Таскала, в Алма-Ату искать правду — и это осталось в стороне. Сауле никогда не ревновала своего мужа, с которым вместе шестнадцать лет тянула упряжку, да он и не подавал ей повода. Она знала, что такая уж у него служба: с утра до поздней ночи крутится на работе. Она и читала, и знала по опыту подруг, что мужья изменяют своим женам, а жены — мужьям, но что это может случиться с ней и Омаром, было даже дико представить. Возможно, это происходило от ее чистоты, а возможно, от глубокого безразличия...
Прожив у отца с неделю и повозившись с черноногими братьями, Улмекен заскучала. Заскучала еще и потому, что единственный человек, понимающий ее, отец, уехал надолго в Белоруссию. Улмекен сняла в микрорайоне комнату в коммунальной квартире, где жила еще одинокая старуха.
В шесть она заканчивает работу, за полчаса, от силы за сорок минут добирается до дома и к семи ждет Омара. Старуха Никитична называет его на свой лад — Олегом. Когда он чуть запаздывает, она начинает переживать:
— Не случилось ли чего с Олегом-то?..
Омар уходил из дома в джинсах, кедах, спортивной рубашке, уходил как на вечернюю прогулку, но порою оставался у Улмекен ночевать. Прогулка затягивалась, а Сауле не донимала вопросами. Днем он ложился на диван и начинал, как сам мысленно выражался, брать интервью у самого себя:
— Ты же ее не любишь? — Не люблю.— Тогда что это? — Так просто, физическая тоска. Это быстро проходит.— Но ты думаешь о ней каждую минуту, ты не хочешь от нее уходить даже тогда, когда просто глядишь ей в глаза. Почему она тебе не надоедает? — Не знаю.— Разве любовь не есть душевная близость? Разве она не гнездится в сердце? А ты ведь с нею почти не говоришь. И она молчит.
Редко когда вырвется пространная фраза...— Это правда, И Улмекен молчалива. Она лишь иногда шепчет что-то.—Ну, такое нам известно! Это, друг мой, не любовь, это... Нет, давай бросай свой разгул! — Разве это в моей власти? Легко сказать — бросай, а если она день и ночь стоит у меня перед глазами? Утром клянусь, что больше не пойду, а вечером, как побитая собака, плетусь к ней. В субботу и воскресенье, когда она дома, мчусь рысью.
Удастся ли оставить ее?
Иногда Улмекен кипятит чай, при занавешенных окнах они садятся к столу, пьют, с улыбкой смотрят друг на друга, но говорят ли о любви? Нет, не говорят...
Вот таким образом, точно короткий утренний сон, промелькнули девятнадцать дней. Они промелькнули, и все равно показались дольше тех шестнадцати лет, что он прожил с Сауле. Больше перечувствовал, больше прожил...
На двадцатый день утром они заговорили. Улмекен раздвинула штору, был почти полдень, надела свой шелковый скользкий халат, подошла к Омару, сидевшему на диване, и обвила его шею руками.
— Ты почему постоянно молчишь? Скажи чего-нибудь! — Голос ее прозвучал лукаво и был мелодичен, как звон серебряного бокала.
— А что ты хочешь услышать?
— Говори что угодно. Не сиди, как говорят казахи, точно бык с замотанным ртом.
— Да, рот у меня замотан...
— Тяжелый характер у тебя, Омар. Не шевельнешься, если даже землетрясение случится.
— Все о моем характере говорят разное. Иные утверждают, что я говорун.
— Не знаю, не замечала...
— А на недавней свадьбе?
Улмекен звонко засмеялась.
— Какой недавней! Сказал хотя бы — на прошлой. Сколько уже с тех пор прошло!
— И правда...
Омар, задумавшись, опять замолчал, Улмекен присела перед ним, сжала ладонями его щеки:
— Не думай! Когда ты задумываешься, у тебя меняется лицо, так меняется, что я боюсь...
— Чего?
— Ты уйдешь, бросишь меня!
Он сказал как бы в шутку:
— Это уже решено!
— Что решено? Что бросишь?
-— Нет, что никогда не расстанусь с тобой.
— Как так?
— Что — как? Я оставлю семью, возьму тебя за руку, и мы уйдем.
Теперь и Улмекен уже перешла на шутливый тон:
— Куда?
— Куда? Подойдем к карте, ты завяжешь мне глаза, перевернешь вокруг несколько раз и скажешь: покажи! Я ткну пальцем в карту, и куда попаду, туда и покупаем билет. Сейчас нет места, где бы не строили. Мы с тобой станем обыкновенными, простыми строителями. Никому до нас нет дела, и нам ни до кого нет дела... В течение двух- трех месяцев нам дадут квартиру, мы заживем, как все люди, от зарплаты до зарплаты, зажжем свой очаг, поднимем над головой крышу. А потом...
— А потом... что будет с твоей семьей?
— Семья не пропадет. Сейчас не такое время.
— Это да, но ты же будешь тосковать о ребенке.
— Конечно!
— Любишь дочку?
— Конечно.
— Очень, очень любишь?
— Очень, очень.
— Как же тогда быть?
— На земле живет около миллиарда детей, я люблю свою дочь так же, как каждого из них. И, наоборот, как я люблю свою дочь, так же люблю каждого из этого миллиарда.
— Интересно! Но это только слова!
— Для тебя — слова, для меня не слова, я знаю себя!
— Ну ладно, а то ты опять задумался... Оставим это!
— Сама же начала... Не веришь!..
— Верю! Тебе — верю! — Он заметил, что Улмекен побледнела, кровь отхлынула от не лица.— Тебе верю! — повторила она еще раз, но, как бы сожалея об этом, вздохнула, положила голову ему на колени, поцеловала по очереди оба колена.— Тебе верю! — Поднялась с пола, подошла к окну, постояла немного и, не поворачиваясь, сказала: — Ладно, Омар, одевайся! Возвращайся домой...
Омар ушел. Когда уходил, Улмекен умывалась, они даже не попрощались.
Омар возвращался домой пешком, всю дорогу у него
из головы не выходил их диалог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164