У ворот стоял. несколько подвод, нагруженных бумагами. Из контор:. то и дело выбегали озабоченные люди.
— Собираются бежать или разгрузить тюрьму хотят...— сказал кто-то сзади.
— Бегут,— уверенно произнес Алексей Иванович,— наверняка бегут. Сегодня ночью покончат и с нами. Нужно приготовиться — умереть, умереть здесь, в камс ре, и с боем.
Облокотясь о стену, Алексей Иванович стоял непод^ важный и мрачный, глаза его блестели.
Я почувствовал слабость в ногах, тело все еще ныло от побоев. Я лег и закрыл глаза. Сквозь закрытые веки тысячью мерцающих кружков пробивался свет. Голова опускалась в какую-то темную и бесконечную пропасть Начинало тошнить. Боль в спине то затихала, то усиливалась. Начинался бред...
Где-то скрипнула дверь, как далекий звон, прогремел засов, грузные шаги... Кто-то толкал под бок, шевелил голову...
С большим трудом оторвался от нар: точно опрокинутая, поворачивалась вся камера; люди казались мутными и расплывчатыми. Невозможно было различии, ни их лиц, ни одежды — сплошная серая масса стояла передо мной.
Человек со страшно обезображенным лицом тормошил за плечо:
— Хватит спать,, после выспишься. Приказано на допрос доставить.
— Какой же может быть ему допрос? Вы не видите, что он болен! — где-то совсем рядом произнес Алексей Иванович.
Я обернулся, хотел найти его, но не смог.
— Мое дело маленькое,— пробасил человек с тремя белыми нашивками на желтом погоне.— Мое дело при каз исполнять,— продолжал он.— Велено к полковник, доставить, значит, я должен доставить живого ил;: мертвого. Собирайся, слышь, без канители оно завсегд лучше.
— Вы с ума сошли! Его в больницу надо, а не и допрос,— протестовал Улин.
— Мое дело приказ исполнять. Может, и в больницу али еще куда, а только собирайся, паря, живо, а то плетью потороплю.
Я стал медленно разбираться в происходящем — меня вызывали на допрос. Но зачем? Что они могут узнать у меня? Я мальчишка — родственник расстрелянного Улина. Я ничего не знаю. И странно, странно: за месяц первого человека вызывают на допрос.
Обычно допросы поизводились при аресте традиционным и заученным методом. Спрашивали: большевик ли? Где запрятано оружие? Кого еще из большевикоа знает арестованный; били в зубы, били в глаза, в спину, в живот, топтали сапогами, били прикладами, рукоятками револьверов, а потом, окровавленного и замученного, бросали в камеру, тем и заканчивался первый и последний допрос, а потом начиналась изысканная и утонченная полоса пыток и издевательств.
Я решил не раздражать конвоира, поднялся и поплелся к выходу.
— Ну, так бы сразу,— одобрил мое решение конвоир.
Покачиваясь и спотыкаясь, я медленно брел по длинному коридору. Впереди блестела узкая полоса света, пробивающаяся через единственное в коридоре решетчатое окно.
Кончился коридор, и — лесенки, лесенки без конца. Пытаюсь считать их, но на десятой сбиваюсь и иду, абсолютно ни о чем не думая. Мне хочется скорей дойти к цели и сесть — ноги мои немеют от этой ходьбы. Но вот, кажется, и контора. Конвоир забегает вперед и кричит:
— Сюда, сюда, молодец! Эка ты качаешься, точно полфедора раздавил.
Широко распахивается массивная дверь. Вхожу в большую, просторную комнату; свет на мгновение ударил в глаза.
— Садитесь! — прохрипел чей-то голос. Понемногу я начал различать чье-то мясистое, с седеющими усами, лицо.
— Садитесь же! Мы вам плохого не сделаем. Опустился на мягкое кресло возле стола.
— Ваша фамилия, кажется, Яхно?
— Да.
Тучный человек сидел с другой стороны стола, забросанного папками и бумагами, и смотрел на меня добродушными, ласковыми глазами. На нем был офицерский мундир с полковничьими просветами на погонах.
— Мне кажется, что вы хороший, неиспорченным мальчик; у вас такое благородное лицо, что, право, поражаешься, как вы попали в среду этих бандитов... Вам, кажется, дурно? Вот выпейте стаканчик воды.— И он придвинул стакан.
Я выпил воду. Полковник приподнял пушистые брови.
— Я старый человек, у меня такой же сын есть. Он остался с матерью в Москве. Я с ужасом вспоминаю, что он живет где-то там, среди этих варваров... Смотрю я на вас, и хочется мне вас поласкать, как сына, пожалеть.
Лицо его было мягкое, от губ, извиваясь, спускались две трогательные глубокие морщинки...
— Я хочу вас спасти, мне жаль вас. Как ваше имя?
— Александр,— беззвучно произнес я.
— Саша! — воскликнул он.— Ну-с, вот и хорошо. Так вот что, голубчик Саша: я тебя завтра же освобожу... У тебя родители есть?
— Нету.
— Ну, вот и прекрасно, я возьму тебя к себе — ты будешь заменять мне сына... Хорошо? Ведь ты по ошибке спутался с этим твоим дядькой... как его...
— Улиц.
— Да, да, Улин. Он, кажется, сидит?
— Его расстреляли. Полковник нахмурил брови.
— Нет, зачем же, мы его отправили в Нерчинск. Мы не большевики и людей не расстреливаем.
— А утром сегодня Климова в камере? Полковник поднялся из-за стола, покусывая ус, зажмурил кругленькие глаза.
— Видишь ли, этот бандит ограбил один дом и вырезал всю семью. Таких мы вынуждены расстреливать на глазах у всех. Ты, Саша, мал еще и ничего не понимаешь. Ты должен понять, что там сидят одни воры и убийцы. Кто такие большевики? Бывшие каторжники, грабители, контрабандисты, хулиганы!
— Не... прав... да...
— Конечно, впоследствии ты убедишься в этом.
— Я уже убедился...
— Ну, вот и чудненько...
— Это вранье!..
Полковник постучал пальцами по столу.
— Ты начинаешь дерзить старому человеку, когда он хочет наставить тебя на путь истинный. Ты очень невежлив, Саша.
Я вспомнил издевательства Массальского, и злоба уже давила меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92