Тогда пристав вдруг переменился в лице, улыбнулся приветливо:
— Так, может быть, он хороший человек и я зря возвожу на него напраслину? Ну, кто скажет, и я отпущу его на все четыре стороны. Ну?..
И опять натолкнулся Йыван на леденящий взгляд
дяди Каврия, и опять промолчал, и только вспотел, а по
спине.

И, уже идя мимо Тойгизи, выпнул сапогом у него из рук палку.
Тойгизю посадили на лошадь, и верховые плотной кучкой поскакали, и дорога слегка пылила в майском солнышке.
Палка Тойгизи лежала на травке. Йыван нагнулся было поднять, но чей-то сапог наступил на другой конец.
— Вот так мы ее,— сказал Янлык Андрий, поднимая палочку и одним махом переломив о колено. Береза не переломилась совсем, белые волокна ее были так крепки, что как ни крутил Андрий, не мог порвать. Так и бросил, размахнувшись, в крапиву за караулку, и палочка летела, мотаясь в воздухе половинками...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1
К осени пошла по деревням молва, что нынче хозяева на лесоразработках прибавят расценки и будут оплачивать половину всех прочих лесных работ. Говорили и совсем удивительное: полноценный рабочий с лошадью будет зарабатывать до двух рублей.
И Овыча, горько вздыхая, сетовала, что не дожил отец до таких хороших дней. Взял бы опять работу по бору, собрал артель хороших мужиков... И спрашивала, как думает Йыван, куда пойдет, к кому в артель?
— Да ты чего такой невеселый?— удивляется мать. Йыван молчит. Он и так-то не говорун, все больше
молчком, а в последнее время и совсем замолчал. Сидит, трет ладонь — как деревянная от топора стала за лето. Да и то сказать, сколько помахано, сколько поработано!.. Как посадили картошку, нанялся в деревню Большой Яш-нур — не захотел чего-то к Янлыку Андрию. Встал утром рано в сумерках еще, обулся в лапти, взял топор, шнур, долото, бросил в отцовскую котомку и не поел даже в доре рубля двадцать копеек». Где был, чего делал? «Да Больших Яшнурах дом разбирали, старый на новый сруб ставили».— «А сколько на день получал?» — спросила Овыча. «Тридцать копеек»,— только и буркнул.
И опять немного дома пожил — видно, не зря в зиму-то бегал в Нырьялы учиться: позвали в Кожлаялы из старой мякиницы жилой дом ставить — отделился у Демида Ивановича сын — да теперь уже обещали на день по сорок копеек, а потом, говорит, прибавили, и принес домой целехонький расчет: четырнадцать рублей сорок копеек, на своих харчах, правда, жил в этот раз, не на хозяйских...
— Ну, чего такой тусклый, Ванюшко?..
Трет Йыван ладонь о ладонь, молчит, а на душе вроде и хорошо. Много за лето поработано на поденщине, много науки плотницкой освоено, и денег в дом принес, мать даже и поросенка завела, да уж и о строительстве нового двора заговаривает: дядя Каврий, мол, билет лесорубочный выправил и теперь пайщиков ищет... Да тоскливо что-то в доме, чуждо и неуютно в деревне, все как будто тебя сторонятся, косятся недобро... Или так кажется, потому что на душе кошки скребут? Как в отходе, так ничего — все вроде забывается, да и некогда вспоминать: с пяти утра топор в руки и пошел до полудня не разгибаясь, а там обед, сон — не сон, отдых — не отдых, а с трех опять до восьми, до девяти — только спина трещит... А как дома, то все из памяти Тойгизя не идет: на двор выйдешь — тут его работа, там руки прикладывал, это сделал, то починил... А тот быстрый взгляд его у караульной избы, когда перед приставом стоял, и до сих пор жжет в груди у Йывана...
Нет, надо, верно, на зиму в лес, в артель к кому-нибудь подбиваться, чем тут у Каврия за извозчика лапти по дорогам топтать... Но вот и мать жалко одну оставить с Оксей: и молотить придется одной, и по дрова, и со скотиной, а ведь больше матери не будет...

Матвеевич, подрядчик,
орал песни и хвалился своим мастерством. Йыван же только подержал рюмочку для чести, губы помочил в вине, посидел со всеми, а потом собрался домой — к вечеру прибежал...
208
— Это уж дети ихние, а тогда еще старики живы были. Ну вот, а надо сказать, Ванюшко, появились эти люди в наших краях еще в двенадцатом годе, когда война с Наполеоном была. Вот много их таких со стороны Москвы к нам пришло, а многие грамотные, а у нас темнота —
209


2
Но как назло все затянулось в эту осень: из-за дождей затянулся сенокос и сразу началась жнитва, и тоже по мокрой погоде — редкий день выпадал ведренный. А снопы пришлось возить и себе, и дяде Каврию — таков был уговор, когда просил лошадь... Посеять же озимые никак не выпадала погода. И одна была надежда, что мало земли, что успеют они с матерью. Но только под конец сентября сумели, да и то зерно почти в грязь скидали, и вовремя — пошли проливные тяжелые дожди, холода, и но этим уже холодам докапывали картошку...
Три дня молотил у дяди Демида — низкорослого, тщедушного, многодетного мужика. Свои шесть овин — много ли...
Шумной бестолковой компанией молотили у дяди Демида. Детишки вертятся — того и гляди, цепом по голове заденешь, дедка Миклай с хмельными глазами на ногах шатается — вот-вот подломятся от старости. Да и сам Демид все чего-то суетился — то в дом за мешками побежит, хотя они и без нужды, то за женскую работу схватится — снопы расстилать. Хорошо помогала только старшая Демидова дочка Ямбика, ровесница Йывана: работает старательно, сноровисто, ловко, а глаза вскинет, улыбнется смущенно, скраснеет — высокий возмужалый Йыван кажется ей посторонним парнем...
После обеда он вышел из маленькой шумной избы и за овином повалился на ворох свежей, теплой, пахучей мякины. Тихо поламывало в плечах, запястьях, по всему телу, до самых кончиков пальцев на ногах отразилось легкое утомление. Йыван лежал и бездумно глядел на быстро бегущие в темных тучах светло-темные окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99