Парторг Волков знает только членские взносы, помощник никудышный, надо подыскивать человека взамен. Челышев его выдвинул, он же и-спихнет, слава богу, власти пока что хватает. В бухгалтерских делах тоже не на кого положиться. Корташова человек новый, заводской специфики не знает, потому и упирается в каждую буковку финансовых законов. А закон, он что столб, его не перепрыгнешь, но обойти можно. На каждый закон есть другой закон, а главный из них — закон жизни. Для завода — это как можно больше кирпича. Вот и приходится изворачиваться. Прямо как в цирке: чем ловчее извернулся, тем громче аплодисменты, ибо главное — результат.
Да, положиться решительно не на кого. Вот и сейчас Челышев вынужден самолично шагать к цыганам, проверять, там ли, где указано, разбили табор, договариваться насчет оплаты, показывать участок будущего карьера. Третий сезон он имеет дело с цыганами и доволен ими — вскрывают карьеры умело, чисто, не оставляя ни крошки чернозема на глине. Народец-жох, что и говорить, но за хорошую плату работает на совесть, знает свою выгоду. И заводу это выгодно, поскольку транспорт у цы-
ган свой — кони и телеги, жилье свое — шатры под чистым небом, претензий и жалоб никаких. Миша у них царь и бог и воинский начальник, и мера воздействия у него одна: кнутом поперек спины. Это тебе не выговор, пусть даже с занесением...
А кто привлек цыган к работе? Опять же он, Челышев, кадровик и пальцем не шевельнул, хотя это его дело, его прямая обязанность. И еще кто-то смеет заикаться, будто он, Челышев, сдерживает инициативу своих подчиненных, подавляет их волю. «Бездельники! Где ваша воля? Было бы что подавлять... Покажите свою волю, дайте мне поглядеть на нее, и я доверюсь вам и дело могу поручить со спокойной совестью».
Челышев не злился, скорее досадовал, с грустью оценивая положение вещей и вспоминая свою молодость, своих друзей-товарищей, когда каждый из них ради общего дела готов был пожертвовать собой, пойти на любые лишения. О своем личном, мелочном тогда и речи быть не могло. Куда же подевался у людей тот дух, те стремления? Каким ветром их выдуло? Каждый глядит в свой угол — как бы потише да поуютнее, свой карман — как бы побольше, а место — как бы повыше.
Хотя бы тот же Левенков... Что же он, бескорыстно выпячивается этаким заступником рабочих? Черта с два! Спит и в начальниках себя видит. Благодетель, понимаешь. Нет, людям Челышев не доверяет, потому как имеет на то все основания. Челышева не проведешь, повидал на своем веку всяких и знает, что для хорошей работы нужен хороший приказ.
Направляясь к цыганскому табору, Челышев заглянул в формовочный цех. Там он застал Левенкова, наблюдавшего за работой резчиц.
Замешенная в барабане глина, лоснящаяся на свету, в крапинках воды, как свежевзбитое масло, выползала из квадратного раструба упругим ровным брусом и попадала под туго натянутые стальные нити-ножи резальщиц. Эта рабочая операция нравилась Челышеву больше всего — здесь глина впервые приобретала форму кирпича, отсюда она шла в сушильные, гамовочные сараи, затем в печь, на платформы, на стройки и превращалась в жилые дома, в цеха, в вокзалы... Он живо представлял это превращение каждый раз, как только заходил в разделочный, и всегда наполнялся гордостью за дело, которым занимается,—дело созидателя, самое благородное на земле с древнейших вре-
мен. Так неужели ради него он не может пожертвовать малым, частным, единичным, пусть даже в чем-то покривить душой?
— Ну как тут у вас? — спросил Челышев по привычке, видя, что дела идут нормально.
— Режем, Онисим Ефимович. Режем,— охотно отозвалась Нина Хоробич.
— Опять всех обставишь?
— А чего ж!..
— Давай-давай, на доску Почета вывесим — все женихи твои.
— Ой, скажете...— хохотнула она весело.— На доску не надо, обличьем не вышла.
— Ничего, воду пить не с лица, а с корытца,— повеселел Челышев.
Хоробич работала на заводе второй сезон и была лучшей резальщицей. Молодая поворотливая девка с крепким телом, она работала сколько требовалось, никогда не унывая, не жалуясь на трудности. Челышеву нравились такие люди — нетребовательные и безотказные.
— Что, Сергей Николаевич,— повернулся он к Левен-кову,— красиво девушки работают?
— Красиво,— согласился тот и, направляясь к выходу, добавил:—Только руки надрывают и... животы.
Челышев поморщился, как от зубной боли. Не может инженер без ложки дегтя.
— Твоя забота. Изобрети что-нибудь, люди спасибо скажут.
— Давно изобрели, еще до войны, резальный станок. Теперь вот наладили выпуск.
— Ну? — оживился Челышев.— Не слыхал.
— Надо сделать заявку и съездить в трест. Хотя надежды малые — пока что редкость.
— Интересно... Ты вот что, давай-ка это дело не откладывать в долгий ящик. Я позвоню, прозондирую, а ты собирайся, съезди. Да приглядись, не хватай что попадя. Они там навыпускают — не расхлебаешь. До моего отпуска и съезди. До июля... Так и порешим.
— Вам бы лучше,— замялся Левенков.— Придется, что называется, выбивать. Вас знают...— Он заметил ухмылку Челышева и тут же оборвал себя, поджав недовольно губы.— Хорошо, съезжу.
— Съезди, съезди, Сергей Николаевич, и тебя узнают. Я не смогу.
Съездить он, конечно, смог бы, но дело это считал мелким, к тому же сомнительным. Еще неизвестно, что там за станок, может, ломаного гроша не стоит. Пусть сам инженер и занимается им, а то взяли моду начальника в снабженца превращать.
— Вы куда сейчас?
— Да тут... на карьеры. — В табор?
— Надо глянуть. Пройдусь,— ответил Челышев деланно небрежно, не приглашая инженера с собой, как обычно в таких случаях, всем своим видом давая понять, что желает пойти один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177