Пыль била в глаза. Прятали лица в воротники пальто. Лампочки на столбах светились в пыли тусклым синим светом. Безрукий споткнулся и чуть не упал. Заплюйсвечкии отнял у него бутылку с водкой. Сказал со вздохом облегчения уже в коридорчике времянки:
— Донесли все же.
— А могли и не донести? — засмеялся Кретов. Освободившись от пальто и шапок, сели. Кретов принес
три стакана, но Заплюйсвечкии достал из внутреннего кармана пальто свой стакан, стограммовый, граненый, протер его платочком, поставил перед собой, а стакан, принесенный Кретовым, отодвинул.
— Традиция,— объяснил он свои действия Кретову.— И еще гигиена. Слово «гигиена» происходит от имени греческой богини Гигиен. Гигиея была дочерью Асклепия, бога врачевания, которого римляне называли Эскулапом. Была у Асклепия еще одна дочь. Ее звали Панакея. От ее имени— слово «панацея». Панацея — лекарство от всех болезней. Водка — некоторое приближение к этому лекарству. Она успокаивает все душевные боли.
— Вот! — вставил свое слово Безрукий.— А что говорят врачи? Кто они после этого?
— Кто же? — спросил Кретов.
— Тема исчерпана,— сказал Заплюйсвечкин и, поправив очки, принялся разливать водку в стаканы. Налил понемногу, пальца на два от донышка, объяснил: — Пить водку большими дозами — варварство. Варварство и дикость. И не практично. Особенно, когда водки мало,— улыбнулся он,— а закуски много.
На закуску Кретов выставил сало и хлеб.
— Еще бы луковичку,— попросил Заплюйсвечкин.— И тогда — как в каюте первого класса теплохода «Михаил Калинин».
Кретов принес луковицу, спросил:
— А что в каюте первого класса?
— Был я в круизе по странам Балтики,— принялся рассказывать Заплюйсвечкин, очищая луковицу,— заходили в порты ФРГ, Дании, Швеции, Финляндии, ГДР, Польши... Жил в каюте первого класса. Жизнь роскошная, праздная, впечатления возвышенные — Гамбург, Копенгаген, Стокгольм, Хельсинки. Но — скучно, хотя есть ресторан с коктейлями, танцы, пивбар с игральными автоматами и все такое. А почему скучно? Потому что нет настоящей закуски: нет черного хлеба, сала и лука. Но был на теплоходе один чудак. У него все это было, но он стыдился нам признаться. А потом признался. Так мы его на руках носили, я его к себе в каюту взял, а профессора, который был со мной до этого, слюнтяй и нытик, выжил. И была настоящая жизнь... Ну! — сказал Заплюйсвечкин, разрезав очищенную луковицу на дольки и обильно посыпав их солью.— За что? — он поднял свой стакан.
— За мир,— сказал Безрукий.
— Правильно,— похвалил его Заплюйсвечкин.— Как инвалид войны, как потерявший в бою руку, ты, Петр Самойло-вич, имеешь право произносить этот свой тост всегда первым. Поддерживаю. И, значит, до дна, чтоб не вспыхнула война...
Кретов догадывался, что он присутствует не на премьере, что спектакль, который разыгрывали перед ним Петр Самойлович и Заплюйсвечкин, идет в давнишней постановке и, конечно же, в постановке Заплюйсвечкина, ради демонстрации его эрудиции, его остроумия и глубокомыслия, его образованности, идет заученно и гладко. Догадавшись об этом, Кретов решил сорвать спектакль и загадал Заплюй-свечкину вопрос про кошек:
— Петр Самойлович говорил, что вы изучаете кошачий язык. И каковы успехи?
— Успехи? — вопрос Кретова Заплюйсвечкина совсем не
— Рефлекс Нечаева,— сказал не без удовольствия Петр
Самойлович.
— Нечаева? Почему Нечаева? — спросил Кретов, понимая, что дает возможность Заплюйсвечкину выступить перед ним в новой роли, быть может, в самой значительной.— Почему не Заплюйсвечкина?
Кретов, кажется, угадал. Заплюйсвечкин, потерявший было кураж после того, как его «занесло», заметно преобразился, выпрямился, расправил плечи, облизал губы, снова снял и протер очки носовым платком, от которого сильно запахло духами, поправил галстук — а был он, надо заметить, не только при галстуке, но и в сером с блестящими пуговицами жилете и в такого же цвета костюме, хорошо сшитом, но уже поношенном, купленом, должно быть, в прошлом десятилетии в Гамбурге или Стокгольме, предназначавшемся когда-то для праздников и торжественных выходов, но уже давно превратившемся в костюм для ежедневной носки. И стекла красивых очков Заплюйсвечкина были уже поцарапаны, потому он, наверное, и протирал их так часто. И руки у него дрожали. И лицо, не лишенное благородства, было припухшим и помятым.
В довершение ко всему Заплюйсвечкин закурил и сказал торжественно:
— Я не всегда был Заплюйсвечкиным. Было время, когда я был Нечаевым! — при этом он встал, сунул сигарету в рот, сложил руки на груди и принялся усиленно дымить, выпуская дым через нос.
— Это интересно,— наклонившись к Кретову, прошептал Петр Самойлович,— не перебивайте его.
Заплюйсвечкин, жестикулируя и метаясь но тесной комнатке, рассказал такую историю.
Заплюйсвечкины пошли от запорожского казака Заплюй-свички. И потому в их жилах течет буйная кровь.
— И во мне! — Заплюйсвечкин ударил себя кулаком в грудь.— И во мне она!
Все Заплюйсвечкины достигали в жизни, чего хотели. Хорошо складывалась карьера и у Григория Заплюйсвечкина. Окончил школу с медалью. С серебряной.
— Для золотой блата не хватило,— сказал Заплюйсвечкин, отхлебнув из своего стаканчика.
— Не стоит,— пристыдил Заплюйсвечкина Кретов.— Вы начали рассказ в таком высоком мажоре — и вдруг это: блата не хватило... Чужая нота, совершенно чужая.
— Да, забудем про медаль,— согласился Заплюйсвечкин.— Ну ее! После школы — институт, диплом с отличием.
После института — работа в банке. Быстро поднимаюсь вверх по служебной лестнице. Всегда произношу лишь один тост:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123