— Никто не отрицает ваши интеллектуальные спо-
собности. Особенно ваши, Никифоров. Напротив, я их высоко ценю...
— А зачем же тогда про коров? — с ехидной улыбкой вытаращил на него глазки Никифоров.— Зачем же про молочное стадо? — продолжал он явно издеваться над Кротовым.— Чтоб рылом меня в навоз ткнуть? Но то коровий навоз, а есть еще такой навоз, в который и я вас могу рыльцем ткнуть. Да, да!
— Это какой же? — спросил Кретов.
— А такой. Вот, например, почему вы вокруг Махова забегали? Почему вокруг Заплюйсвечкина не бегаете, который уже второй раз безуспешно вешается, жизни себя хочет лишить, а вокруг Махова, которому по носу щелкнули, вдруг забегали, засуетились?
— Почему?
— Да потому, что от Махова в качестве благодарности можно получить всякие там блага, а от Заплюйсвечкина — ничего.
— Грубо, Никифоров. Очень грубо,— сказал Кретов.— Не ожидал от вас такого цинизма.
— Вот. А меня в навоз рылом — не грубо?
— Не в навоз, Никифоров. Давайте вспомним, что я сказал. Я напомнил вам о вашем непосредственном деле, о продуктивности молочного стада, о вашем профессиональном долге, профессиональной чести, чему вы так мало, к сожалению, уделяете внимания. Вы целый месяц витали в сфере высоких идей, а коровы в это время плохо доились. Разве это хорошо, Никифоров?
— Плохо, конечно,— неожиданно легко согласился Никифоров.— Но давайте поговорим о молочном стаде потом. А теперь давайте вернемся к небесполезной задаче отыскания такой истины, которую стоило бы немедленно сообщить человечеству.
— Ну, хорошо,—согласился Кретов,— опускаясь на траву.— Давайте об истине.
Они были уже на кургане, под триангуляционной вышкой. Сели лицом к закату на мягкую теплую траву среди желтых и синих цветочков, которые так любит майская крымская степь. Солнце еще висело в небе, но светило уже по-вечернему, окутываясь в золотистую дымку. Выткнув-шись из-за горизонта, белыми округлыми горами лежали далекие облака. В поднебесье носились крикливые стрижи.
— Черт их гоняет,— сказал недовольно Никифоров, и Кретов понял его: только беспокойные стрижи нарушали
тишину, затопившую окрестности: степь, поля, каменистые балки, почерневшие к вечеру лесополосы.
Сказав про стрижей, Никифоров вдруг удивленно посмотрел па Кретова и спросил:
- А почему мы здесь? На кургане? Как мы тут очутились?
- Да так, пришли,— пожал плечами Кретов, хотя подопревал, что Никифоров не видит, куда они идут.
— А вроде же к вам собирались? Я уже, кажется, и времянку вашу видел перед собой. Свернули?
— Свернули,— не стал разубеждать Никифорова Кретов.
— Ну и ладно,— сразу же успокоился Никифоров.— Тут даже лучше. Хорошо дышится. Правда?
— Правда.
— Чем хороша природа, так это тем, что успокаивает,— блаженно произнес Никифоров, ложась на спину.— Всего В ней хватает, ничего не просит, ничего не требует. Существует себе — и все дела. Не то, что люди. Или коровы... А с коровами так,— снова сел Никифоров.— Надо обновлять стадо, вести селекцию. А чем обновлять, если нет хорошей молочной породы, пригодной для нашей климатической зоны, как вести селекцию, если нет необходимого исходного материала? Ну?
— А как другие выходят из положения?
— Они раньше за голову взялись, когда еще в домашнем хозяйстве водились хорошие дойные коровы. Из них и сделали себе породу, четыре тысячи берут. Хотя и это, конечно, не порода. Только у нас и такой нет, потому что поздно за голову схватились, не занимались ведь раньше молочным животноводством, овец разводили, и хорошо разводили, а когда нам план по молоку спустили, кинулись искать коров, а их-то, хороших коров, во всем районе не сыщешь, пустили в свое время под нож, потому что мясо сдавали, а не молоко. Вот такой цветок хризантема, как говорит наша заведующая молочной фермой мадам Кокойло. Ясно?
— Ясно, Никифоров. Выходит, что не стоило в пузырь лезть, когда я про молочное стадо напомнил.
— Стоило. Потому что в обидной форме напомнили: дескать, суди не выше сапога.
— Ладно, забудьте, если так,— попросил Кретов.
— Тогда и вы забудьте про Заплюйсвечкина,— сказал все же с ехидцей Никифоров.
Кретов промолчал.
— Тогда давайте про истину,— предложил Никифоров.— Все ж из-за нее мы начали разговор. Излагать?
— Излагайте, Никифоров,— разрешил Кретов, хотя никакого разрешения, разумеется, не требовалось: Никифоров и без разрешения принялся бы излагать.
Истина, с которой Никифоров готов был обратиться ко всему человечеству, звучала в его изложении так:
— Вот вы, к примеру, хотите есть,— начал издалека Никифоров.— Хотите есть, а подходящей рубовки у вас пет. Нет у вас и желания добыть ее честным трудом. Вы желаете, как говорится, вынуть рыбку из пруда без крючка и без труда. Что это значит? Это значит, что за вас ту рыбку из пруда вынул другой человек, но не попользовался ею, потому что вы ту рыбку ам-ам, слопали, как говорится. И получилось в результате, что вы воспользовались другим человеком, как пользуется огородник лопатой, чтоб выкопать картошку. То есть не человек он для вас, а что?
— Что, Никифоров?
— Рыболовный крючок. Ну, или лопата, если вы слопали чужую картошку, а не рыбку. Тут разница маленькая, главное — не человек. Вы — человек, а он — инструмент. Плохо это или хорошо?
— Думаю, что плохо,— ответил Кретов.
— И правильно думаете,— похвалил его Никифоров.— Вывод же напрашивается сам собой,— продолжал он философствовать,— нельзя допускать, чтоб один человек превращал другого человека в инструмент. Это мой первый совет человечеству,— не без гордости произнес Никифоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123