Но, встретившись, они ходили и молчали. В молодости есть вещи, о которых легче писать, чем говорить. К тому же у Нийло все чаще портилось настроение. Его угнетало собственное бессилие. Мирья работает, а он, молодой, полный сил мужчина, не может никуда устроиться. Время идет, и сбережения тают. Жизнь становится неопределенной, а на душе все мрачнее.
От этих мыслей нельзя было спастись даже дома. Отец и мать встречали его долгим вопросительным взглядом. Он, правда, жил не за их счет, а давал деньги на питание из своих сбережений. Никто его и не укорял: нет работы, так нет. Но отец все чаще вспоминал свои молодые годы, и его слова казались Нийло упреком. Старику было далеко за шестой десяток. Сын бедного торпаря, он любил напевать:
Мать меня из дому проводила И на прощанье сыну своему Краюху хлеба только отломила...
Так ушел из дому много лет назад и отец Нийло. Вспоминая прежние времена, старик давал понять, что жилось тогда тоже нелегко, но люди были покрепче. Его руки знали и кирку, и багор, и топор. И нелегко было ему сменить их на ручку и счеты. Он не имел образования, не получил ни от кого наследства, когда основал свой магазин. Правда, он потом прогорел, но не очень сожалел об этом. Бог с ней, с этой лавчонкой. Оставались же на бобах и другие, побогаче и попредприимчивее его. Хорошо, что он оказался предусмотрительным и сумел кое-что сберечь на счету в банке. Старик знал, что если он будет расчетлив, то не пропадет и сможет спокойно доживать век в своем домике, наблюдая из окна за мирской суетой.
Недели две назад Нийло пригласил Мирью домой на чашку кофе. Отец был любезен, как и полагается, но вечером спросил у сына в упор:
— Долго ты думаешь бегать за этой девкой? Пока в нашем доме не было коммунистов...
Нийло взорвался:
— Бегаю и буду бегать. Это мое дело. И к тому же Мирья вовсе не коммунистка.
Он нахлобучил шляпу и долго ходил по поселку. На следующее утро отец и сын не обменялись ни единым словом. Только на третий день за утренним кофе Нийло сказал:
— Если я услышу еще хоть одно плохое слово о Мирье, то ноги моей в этом доме не будет. Так и знайте.
Кажется, старик внял предупреждению и о Мирье больше не заговаривал. Правда, Нийло больше не приглашал Мирью к себе и сам не заходил к Матикайненам. Они пили кофе в буфете продовольственного магазина, хотя здесь оно обходилось дороже.
Прощаясь на этот раз с Мирьей, Нийло заговорил о том, о чем думал давно:
— Не о всех же вакансиях дают объявления в газетах. Надо бы самому съездить куда-нибудь и разузнать на месте. Что ты скажешь, если я как-нибудь приеду к тебе, в город?
— Конечно, приезжай,— согласилась девушка сразу.— А я попытаюсь заранее разузнать, что и как. Вечером сходили бы в кино. Но тебе нужно будет где-то переночевать. В гостинице страшно дорого. Тысяча марок за сутки...
— Ничего, лето теплое,— успокоил Нийло и пропел:
Камень мне служит подушкой, И вижу блаженные сны.
О дне его приезда решили условиться в письмах.
Жизнь опять показалась Нийло прекрасной. В городе он найдет работу, и тогда они с Мирьей будут видеться каждый вечер. И там они окончательно договорятся обо всем. Кто сможет помешать им, взрослым и самостоятельным людям, начать новую жизнь? Только бы скорее найти работу.
На душе Нийло стало радостно. Но им опять нужно было расставаться: жизнь настолько скупа, что даже на мгновение не дает счастья, не потребовав за него вознаграждения.
— А теперь... мне надо сходить к Лейле. Она заболела,— вдруг сказала Мирья, взглянув на часы.
— Всегда ты куда-то спешишь, когда мы вместе,— обиделся Нийло.— То к какой-то Лейле, то к Халоненам...
— Ну, Нийло, не надо... Хочешь, пойдем вместе?
— Что мне там делать? У вас свои дела, политика...
Они только пожали друг другу руки — так приходилось
прощаться в местечке. Здесь не было скалы, за которой начиналось Алинанниеми...
Лейла жила со старой матерью в боковой пристройке деревянного дома, занимая маленькую комнатку и совсем крохотную кухню. Когда Мирья вошла, Лейла лежала в постели. Ее каштановые волосы разметались по подушке.
Оказалось, что в детстве она не болела корью и сейчас пришлось наверстывать упущенное. Сыпь уже прошла, но щеки еще горели. Видимо, температура была высокая. Лейла обрадовалась Мирье и засунула какую-то книгу под подушку. Рядом на столе высилась целая стопка книг.
— А кто позволил больной читать? — Мирья тоже умела быть строгой.
— Никто, но запретный плод всегда вкуснее. Мама куда-то ушла, ну я и воспользовалась случаем.
Самой верхней в стопке книг лежала грамматика финского языка. Заметив, что Мирья бросила взгляд на учебник, Лейла попросила:
— Слушай, если можешь, подскажи мне, как выучить грамматику. Только не советуй мне читать учебник. Все равно не буду. Лень. А контрольные скоро.
Мирья про себя позавидовала Лейле — когда она только все успевает, даже в училище имени Сирола стала заочно учиться, а вслух спросила:
— Что нового?
— Нового? Работу совсем запустили. Зимой некогда, летом лень. Все живут далеко друг от друга. Собираться негде. Репетируем когда у кого. Сама знаешь... А потом еще куча предрассудков, даже среди наших. О коммунизме и социализме говорят шепотом: не дай бог, кто услышит. Один паренек с Перякангаса и танцует в нашей самодеятельности, и поет, и стихи хорошо декламирует, а стоило мне предложить ему вступить в Демократический союз молодежи, как у него даже глаза на лоб полезли. Что это, спрашивает, школа коммунизма?
Лейла замолчала и часто задышала. Капельки пота выступили у нее на лбу, щеки пылали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91